вне себя. Я опасалась, что он начнет драку с кочевниками. Узнав короля лично, я видела, насколько он взбешён и взволнован одновременно. Подойдя к нему вплотную, я тихо передала записку, призвав его не нервничать, многие через это проходят, и я тоже смогу. Он не может взять это на себя, и сейчас нам нужно привлекать как можно меньше внимания.
— Мы так близки к цели, — прошептала я. — Сосредоточься на ней. Мы должны быть готовы через два дня. Все остальное неважно. Если мы сейчас начнём сопротивляться, то потеряем настоящий шанс на побег.
Изолятор представлял из себя крохотную комнату без окон, в которой нельзя было даже сесть. Но хуже всего было то, что на трёх стенах из четырёх крепились деревянные доски с многочисленными гвоздями, остриём к человеку. Человек мог стоять, только облокотившись на металлическую дверь. Кочевник у входа повторил заученную фразу на валледском: меня выпустят в туалет через восемь и шестнадцать часов, а потом я смогу вернуться к своей команде на утреннем построении. К моему удивлению, у меня также отобрали ботинки.
Я волновалась о том, что в это время кочевники начнут искать информацию о том, кто же был в валледской делегации. Мы смогли поговорить с большим количеством солдат из числа тех, кто был похищен с нами, но не со всеми. Вдруг кто-то из них находится в таком отчаянном положении, что выдаст информацию о любом из хранителей? Расскажет, что никакой Лии в делегации не было, зато была Эллия Торнхар, хранительница.
Наша легенда трещала по швам, но я верила, что у нас есть время хотя бы до того момента, как меня позовут к господину Демирии. Он, очевидно, очень хотел быть с женщиной и был главным в этой тюрьме, по крайней мере сейчас. Значит, он подождёт, пока сможет получить меня, прежде чем начать полноценное расследование нашей ситуации.
Оказавшись внутри и услышав щелчок замка, я поняла, почему мою обувь отобрали — это было дополнительной формой наказания. Полы были ледяными, но хуже всего было то, что мои ноги в носках скользили по полу, что означало, что я не смогу упереться в пол и облокотиться о дверь. Если только не сниму свои носки, что я и сделала. Теперь мои ноги не скользили, но холод причинял почти физическую боль.
Первые признаки дискомфорта я почувствовала очень скоро. Мои ступни мёрзли и, казалось, болели от холода. Я постоянно переступала с ноги на ногу, иногда стоя на одной, пытаясь согреть другую. Любое неосторожное движение приводило к тому, что я плечами, локтями и коленями касалась острых гвоздей на стенах, что вызывало царапины и порезы.
Без часов я не могла отследить время, но помнила, что через восемь часов меня должны были выпустить в туалет. Казалось, я уже провела здесь целую вечность. Здесь было очень холодно, но я не могла даже обнять себя, чтобы согреться, не поранив плечи. Скука и неспособность заняться чем-либо усугубляли моё состояние. Я начала считать секунды, а затем минуты в своей голове. Отсутствие возможности двигаться и влиять на ситуацию только усиливали физическую боль.
А ведь принц Лансель провел так месяцы… пусть не стоя, но точно так же отрезанный от мира, совершенно один, прикованный, ему даже закрыли глаза. Как он не сошел с ума?
Внезапно в моей икре возникла очень болезненная судорога, и я потянулась помассировать ее, но вновь напоролась на острые торчащие гвозди на стенах, в очередной раз поранив себя. Сжав зубы, я попыталась слегка двигать ногой, стараясь избавиться от судороги.
Когда я услышала шум за своей спиной, я едва успела перенести вес с двери на ноги, прежде чем она открылась. Теперь, когда я отошла от двери, я поняла, что едва могу держать собственный вес. Ноги дрожали и заметно тряслись, я боялась упасть на эти проклятые гвозди.
Кочевник подал мне стакан воды и указал на туалет.
— Пять минут, — строго сказал он с сильным акцентом.
Я не знаю, как мне удалось не упасть на пути туда и обратно. Я надела носки и попыталась самостоятельно сделать массаж, разогнать кровь, согреться. Я понимала, что это была только треть от положенного времени и что впереди ещё два таких же отрезка.
Когда я вернулась в "изолятор", сначала мне показалось, что я не смогу этого выдержать. Мои ступни горели, но выбора не было. Дверь захлопнулась, меня трясло, но на этот раз я решила отвлечь себя другими мыслями. Можно было думать о новых патентах для Торнхар, о улучшенной дренажной системе, которую я хотела ввести в Торнтри, ну или же о моих странных отношениях с Феликсом.
Почему-то последняя мысль была самой сильной и особенно помогала отвлекаться от боли. Если рационально анализировать свои чувства, то я, наверное, слегка влюблена. Эта влюбленность только крепла на фоне благодарности за его заботу, адреналина от его необузданных чувств и физического влечения.
Что бы ни происходило между нами здесь, здесь же и останется. Мы рискуем своей жизнью и нашими источниками, нет смысла пытаться разобраться в правильности происходящего и терзаться сомнениями. Все это можно оставить на потом. Как только мы окажемся в Валледе, все это кончится, и мы оба сделаем вид, что ничего не происходило.
Я старалась отвлекать себя мыслями, но это слабо помогало: холод и физическая боль почти всегда доминировали. В какой-то момент от усталости я уже не могла даже думать, просто старалась выжить в этом месте, напоминавшем вертикальный гроб с гвоздями.
Каждая минута тянулась как час.
Дверь открылась второй раз и мои ноги не выдержали, подогнулись, и я упала, задев гвозди на левой стене и разодрав плечо.
Когда я не смогла сразу подняться, кочевнику пришлось подтягивать меня за руку. Я не хотела ни пить, ни есть, меня трясло от мысли о возвращении в изолятор. Я даже позволила себе тихо заплакать.
А ведь в этой жизни я была совсем крохотной. Какого же было другим в этом “изоляторе”, наверняка гвозди впивались в них каждую секунду пребывания там.
"Изолятор" был настоящим инструментом пытки.
Когда меня наконец выпустили в третий раз, казалось, что я не смогу сделать ни шага. В последние часы судороги не отпускали меня, и от слабости я почти лежала на гвоздях. На моих плечах, руках и коленях не осталось ни одного
