лакомством.
– Любой каприз, прелестная Екатерина Павловна! Пожалуйста! – рассмеялся Мануйлов.
Славина уселась на предложенный ей лакеем резной стул, недовольно ковырнула ложкой крем и, глядя, как остальные гости принялись штурмовать столик со сластями, с брезгливым выражением на лице отведала угощение.
Порфирий Иванович, незаметно тронув Стрепетову за локоть, показал ей взглядом на двери: пора собираться. Тенью проскользнул к выходу Любезников, с достоинством светского льва, уже сейчас входя в роль, раскланялся Загорецкий, и остальные актеры в минуту, словно их и не было, исчезли из зала. Лишь Славина продолжала демонстративно не замечать антрепренера.
Порфирий Иванович откашлялся и ринулся на прорыв сквозь плотный кружок поклонников.
– Душенька, вашему прекрасному голосу сорбет перед премьерой впрок не пойдет! Увы, пора возвращаться в театр – времени осталось мало!
Славина отставила в сторону креманку:
– Позвольте, Порфирий Иванович, мне самой решать…
– Екатерина Павловна, время поспешить на спектакль!
Славина встала:
– Как же вы утомительны!..
Антрепренер закусил губу. Ладно, он поговорит с ней завтра. Итак, правило первое: собрать…
– Вас уже ждут!
– Я вас отлично слышу, – Екатерина Павловна сделала подчеркнуто любезный книксен Мануйлову и с гордо поднятой головой удалилась.
Порфирий Иванович с улыбкой поклонился публике и быстрым шагом последовал к выходу.
У дверей его окликнули:
– Вы уже покидаете нас?
Он обернулся.
Азаревич! Еще один поклонник выискался! Нет, теперь уже не время для поклонников. Правило второе: отвезти…
– Простите, Петр Александрович, но актерам уже пора готовиться к выходу, и потому мы вынуждены покинуть сей прекрасный обед! Всех ждем на премьере! Позвольте откланяться!
– Вы не будете против, если я поеду с вами? Мне тоже пора.
Если бы Порфирий Иванович мог испепелять взглядом, он бы непременно проделал это со своим собеседником прямо сейчас…
– Приходите в театр, Петр Александрович! Мы будем рады видеть сегодня всех наших друзей. Но сейчас я, уж простите, откажу вам в сопровождении! Мне нужно настроить актеров, дать им последние указания по пути, а эти слова – не для посторонних, – он вежливо улыбнулся. – Даже для столь преданных поклонников нашего театра, как вы!
Антрепренер поклонился и вышел.
К Азаревичу подошел штабс-ротмистр:
– Какая все-таки взбалмошная особа, Петр Александрович!
– Вы про Славину?
– Ну и про нее тоже, – штабс-ротмистр пожевал губами. – Хотя и ее начальник – тот еще фрукт. Секундочку, – он потянулся за сорбетом и бокалом шампанского. – Все же в свежих ягодах зимой есть что-то сказочное…
Разделавшись с угощением, штабс-ротмистр отставил в сторону пустую вазочку и огляделся. Азаревича рядом уже не было.
– Вот это да! – услышал он вдруг позади себя восторженный мягкий голос. – Михаил Алексеевич, сколько же здесь фруктов! Как прекрасно было бы написать с них сейчас натюрморт!
– Не имею к тому ни малейшего желания, – мрачно возразил своему собеседнику Федоров.
– А жаль! Жаль! Эту красоту уничтожат уже через четверть часа! Все эти розетки испачканными отправятся на кухню под тряпку судомойки, а от фруктов останутся лишь огрызки, которые только и сгодятся, что на корм свиньям.
– Матвей Васильевич, чего вы хотите?
– Так, не обращайте внимания! Просто ловлю момент, согласно завету великого Горация! Carpe diem! – Полутов воздел руки к потолку и нараспев произнес:
Не спрашивай: грешно, о Левконоя, знать,
Какой тебе и мне судили боги дать
Конец…
– Эк вас понесло! – пасмурное лицо Федорова не прояснилось даже от упоминания знаменитого античного поэта.
Но Полутов, не слыша его, увлеченно продолжал:
…Пей, очищай вино и умеряй мечты.
Пока мы говорим, уходит время злое:
Лови текущий день, не веря в остальное.
– Это что за перевод? – осведомился Федоров. – Фет?
– Да! Афанасий Афанасьевич великолепен, согласны? Прекрасный перевод, прекрасный! Так вот, знаете, вы напрасно не пишете натюрмортов! Мертвая природа… Каково, а? Умертвить натуру, чтобы сохранить ее в вечности. В этом, несомненно, что-то есть, не находите?
– Господа, – послышался голос Мануйлова, – позвольте произнести заключительный тост!..
Последний бокал шампанского и влажный теплый воздух так разморили отяжелевшего после трапезы штабс-ротмистра, что актрисы, поручики, купцы, да и все остальные перестали его интересовать. Он, как старый опытный солдат, прекрасно чуял нутром, что ничего подозрительного здесь уже не произойдет. Они там у себя в Москве явно что-то напутали…
Глава XIX
Васенька Любезников любил эту особую сосредоточенную неторопливость перед обычным рядовым спектаклем. Можно было найти время обменяться остротами с осветителем по поводу прозрачных платьев у балерин и глубины декольте у блистательных зрительниц в первых рядах партера, поболтать с суфлером о пользе совсем небольшой рюмочки коньяка, что только лишь для здоровья голосовых связок, отвесить хлесткий комплимент фигуристой статистке, получив в награду не менее хлесткую пощечину. Можно было и просто угоститься у кого-нибудь папиросой новой марки, несомненно, китайского производства, с той стороны Амура, с крепким, терпким вкусом.
Отложив в сторону важные дела, можно было отвлечься и на пустяки: найти, к примеру, среди разбросанных костюмов собственный парик или кружевные манжеты. Если их надеть на обыкновенную рубашку, то она сразу внешне состаривалась на пару столетий. Блестящие пряжки, изысканные для тех же целей в старом пыльном сундуке с разным актерским хламом, крепились на вполне обычные туфли с помощью шнурков. Выходило очень неплохо.
Превращение рядовой одежды во вполне сносный исторический костюм всегда казалось Любезникову магией. Он даже готов был поверить, что душа его, вдохновленная пьесой, тоже на некоторое время менялась и становилась частью его персонажа. И персонаж этот даже немного удивлялся, видя у себя в руках коробку с гримом, он откладывал ее в сторону и выходил на сцену уже не Васенькой Любезниковым, а самым настоящим гувернером, лакеем, танцором на балу – тем, что изящнее всех танцует во втором ряду у правого края сцены. Да, роли, конечно, небольшие, но и они приносили Любезникову настоящее эстетическое удовольствие.
Перед премьерой же все было иначе.
«Наверное, потому и провалы на премьерах столь часты, – размышлял Васенька. – Слишком уж много нервов! Разве можно в такой обстановке сосредоточиться на роли, войти в характер, разогреть связки, вспомнить детали мимики своего персонажа, повторить все эффектные изящные жесты? Нет, нет и еще раз нет! Одна суета, грязная ругань да почти базарное столпотворение за кулисами. Все от нервов! Вот и антрепренер пробежал… Распахивает одну за другой двери в гримерные. За ним суетливо спешит Загорецкий, исполнитель партии Германа. Этот и вовсе даже не одет! То есть, прости господи, одет, конечно, но отчего же не в костюме? И без грима… А ведь до того, как поднимут занавес, осталось самое большее три четверти часа!.. Неужто он не слышит, как
