Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
В отличие от Николая Скворцова и Ильи Вайнштейна Роланд Белоусов родился в благополучной интеллигентной семье: мать — учительница русского языка и литературы, отец — музыкант, пианист. Роланд тоже прилежно посещал музыкальную школу, чтобы научиться играть на пианино. Мама верила в него… Как верила и в отца, который не выступал на международных конкурсах, а был зауряднейшим аккомпаниатором. Разве важны премии и звания? Главное — жизнь в творчестве. И отец кивал, наклоняя красивую голову с бетховенской прической — если бы международные премии давали за музыкальную внешность, отец был бы стократным лауреатом. Что поделать, не получилось. Так сложились обстоятельства. Мама в молодости тоже бегала на заседания литературных студий, ее стихи даже были напечатаны в газете «Труд» (в подтверждение чего трепетно сохранялся пожелтелый лист), но, к сожалению, так сложились обстоятельства… Зато мальчик был рожден, чтобы отомстить не принявшей родителей публике, чтобы стать победителем. В знак этого он был назван «Роланд» — именем доблестного рыцаря, героя французской эпической поэмы. Его, белоусовское, имя звучало в соответствии с литературно-исторической истиной, не то что у актера Ролана Быкова, мать которого, будучи беременной, читала писателя Ромена Роллана и впопыхах назвала сына не именем писательским, а фамилией, вдобавок ко всему пропустив букву «л». Что не помешало сыну стать популярным… А вот его, белоусовская, популярность где-то затерялась — заблудилась, что ли, по дороге к нему? Из-за этого или по другим причинам, он терпеть не может фильмы с участием Ролана Быкова.
Вплоть до подросткового возраста Роланд, следуя родительскому посылу, усердно терзал белые и черные клавиши, пока не заявил, что с этим делом завязывает: стезя Ван Клиберна ему не светит, а, в свою очередь, учить детей основам музыкальной грамоты — это для теток. Отец не сразу оправился от этого удара, учительница музыки умоляла повременить, но Ролке, честно говоря, было уже наплевать на все увещевания. Во-первых, пианино для него вот уже третий год вытеснялось гитарой, а во-вторых, благодаря гитаре он обрел новых знакомых, которые занимались более живым и необычным делом.
В пятнадцать лет Роланд Белоусов впервые узнал о граффити. В Советском Союзе графферы, или райтеры, как они себя позднее стали называть, пробивали себе дорогу медленно и с трудом, питаясь клочками информации, поступающей из-за границы, часто от некомпетентных людей: моряков, мелких служащих дипкорпуса. Граффити представлялось чем-то страшным, запретным, и это ласкало Ролкино самолюбие. Родители встали на дыбы, разочарованные заменой придуманного им варианта сыновнего будущего на другой, который не прошел их приемной комиссии и не получил штампа «Одобрено». Как же так, у Ролочки ярко выраженные музыкальные способности, а способностей к живописи мы за ним не замечали? И потом, что это еще за живопись на стенах — сплошное хулиганство, попадет еще в милицию! Однако сын, впервые в жизни, настоял на своем. И не прогадал. По стране в семимильных сапогах-скороходах шагала перестройка, граффити входило в моду — как и немыслимо акробатический, требующий усилий брейк-данс. Белоусов стал ездить по другим городам (родители, вздыхая, выделяли деньги, чтобы чадо не путешествовало автостопом), попал под крылышко к Птаху. А дальше… Граффити, в виде декораций, неожиданно стало востребовано. В одночасье оно принесло и известность, и деньги. Правда, известность — лишь в узких кругах, а деньги — ровно столько, чтобы проесть, прежде чем их поглотит инфляция. Но Роланду мерещилось, что это лишь преддверие чего-то иного, небывалого, предназначенного персонально для него.
Почему он назвал себя «Колобок»? Во-первых, по соседству с блистающим «Роланд» скромное «Колобок» выглядело особенно контрастно, а Ролка Белоусов любил контрасты, видя в них привлекательность искусства. Во-вторых, сказочный Колобок тоже был индивидуалистом. «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел…» Это тоже схожесть немаловажная. Правда, в конце сказочки Колобка съедают, что нежелательно, никому не нравится, когда его едят, но так ведь это до чего докатиться надо, чтоб тебя съели? Не будь слишком гладким, масленым! Будь гибридом пирожка с ежом, и любая нахальная лиса тобою подавится. Это была дельная программа поведения — правда, и она не принесла значительных результатов.
«Я от летчика Бабушкина ушел, — скептически по отношению к прежним амбициям подумал Белоусов, когда за окном автобуса промелькнул черный бюст на постаменте, — и к нему же пришел. Добро пожаловать».
Казалось, что скоро вся его жизнь должна измениться. А что он в итоге получил? Его по-прежнему помнят как одного из первопроходцев, но на фестивали граффити приходится уже напрашиваться, искать выходы на организаторов, напоминать, что он жив, что он не превратился в реликвию прежнего себя. Птаха, несмотря на то что он давно расстался с граффити, по сей день приглашают… «Славный удел!» — возвышенно выразилась бы мама. А в чем состоит белоусовский удел? Декорации в театрике-студии, заметки о неформальных тусовках в нескольких глянцевых журналах и одной полубульварной газете — сын женщины, чьей стихией был русский язык, Роланд умел все-таки грамотно выражать свои мысли… Мама порадовалась бы, складывая вырезки с его публикациями в отдельную папочку, рядом с пожелтелым доисторическим листом газеты «Труд». Но маму еще в начале бурных девяностых подкосил какой-то злобный тромб, произошедший, по мнению врачей, из подколенной вены: чрезмерная нагрузка на ноги — профессиональная болезнь продавцов, парикмахеров и учителей. В чем-то ей можно позавидовать: она ушла на гребне сыновнего успеха, уверенная, что оставляет миру выдающегося человека… Отец остался; он видел все этапы Роландова барахтанья в болоте профессиональных графферов, его стремлений к заработку, его постоянных тусовок, где его знали как человека, подающего надежды, уж сколько лет! Отец ничего не говорил, но он привык считать сына неудачником. Поэтому Роланд ничего не скажет ему о потерянной возможности кропать декорации для театра.
Он о многом ему не скажет. Кто же раскрывает душу родителям? Престарелых родителей надлежит хранить и оберегать.
Роланд Белоусов спохватился, что за самокопанием, в которое неизбежно перетекала его ирония, его наигранно-легкомысленное отношение к жизни, едва не пропустил свою остановку. Вот за окном уже возникла, отверждаясь по мере притормаживания автобуса, вывеска магазина для ветеранов. Взметнувшись с места и подхватив крупную сумку на заплечном ремне, Белоусов, перескакивая через ступеньки и грохоча подошвами, выскочил из автобуса. «Как мальчишка!» — неодобрительно донеслось вслед ему. Впрочем, это его не обидело: лучше быть мальчишкой, чем стариком. Еще в свои семнадцать Роланд начал утверждать, что не доживет до старости, и, хотя никаких фатальных болезней, оправдывающих это заявление, он не имел, установка заставляла других относиться к нему с пиететом и некоторой опаской.
За все годы жизни Роланд Белоусов не менял прописки. Одно время ему казалось, что он прирос к этому пятиэтажному дому из желтого кирпича, к этому шоссе с фасада и шумящему летом зеленью садику на задворках. Он гордился тем, что живет и всегда жил в Москве, сравнительно с Птахом, который только благодаря женитьбе на Нельке выбрался из Питера, и с Фантомасом, отселившимся из Подмосковья на дикую окраину. Улица летчика Бабушкина — не Арбат, конечно, но и не какое-нибудь там захолустное и непристойное Южное Бутово; чем плохо? Так рассуждал он, приученный считать, что все, выбранное для него родителями, в том числе и место жительства, — самое лучшее, и по-другому не может быть. Стоило оценить преимущества элитного жилья на «Академической», чтобы отбросить смешные иллюзии. Однако на «Академическую» Роланд выбирался редко: надо щадить отца.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
