дополнительно смешав их во времени, как и в пространстве, лишив тем даже тех немногих, кто понимает и стремится к своим «половинам», к Божеской и светлой любви; замещая свои «половины» более-менее похожими на свой духовный идеал; но чаще, очень часто и совершенно непохожими. Вот и растет и умножается непотребство и грязь; нормой жизни стало разводы и прелюбодеяния. А если и живем друг с другом то в большинстве не любя а терпя друг друга –у кого есть разум. И если я, Коля, узнаю, если сердце скажет, что там-то и там-то моя «половина», я забуду про самолеты, поезда и теплоходы, я пойду прямо сейчас и не будет мне в дороге преград; перейду горы, переплыву океаны. И без разницы, какой она будет нации; эфиопка, японка или еще какой –какая разница; безразлично, родилась ли она только что, или древняя старушка, или моя ровесница. Если родилась, то постараюсь быть рядом, если посчастливится, то и ухаживать за ней, хорошо отдать замуж, быть просто рядом. Ровесница конечно замужем –просто быть рядом. Если древняя старушка, –похоронить с достоинством и конец своей жизни провести у родного бугорка. Это знание сердечное, что именно эта твоя Богом предназначенная « половина» –и чего еще в жизни надо?» И это говорил человек, сердечный и душевный к своей жене так, что я потом мало встречал такой душевности и симпатии друг к другу, как у них.
Полтора месяца продолжались наши занятия. Но в последние две недели я все чаще и чаще стал отлучаться для «любви» со «своей» Любой. На что дан свет человеку, которого путь закрыт и которого Бог окружил мраком? Для чего мне нужно было моя смешная и паршивая так называемая любовь и потом и тогда её грязный «передок»? Как объяснить? Не знаю. И уже тогда, когда мы «любили» друг друга срывалась «моя» Люба, то уедет в деревню, то вместе с мамой своей, в своем доме, когда дядя Сережа на дежурстве, устраивали «балдежь». « Зарублю сучек» –грозился тесть, порываясь идти домой, благо дом был недалеко. И удерживал я, а иногда и с Ивановичем дядю Сережу от похода домой, нимало не сомневаясь, что он сделает это.
.
Тетя Панна, мать Любы, уже третий месяц «шастала» по злачным местам; иногда там и ночевала, но чаще дядя Сережа с младшей дочкой Валей приводил найдя её все-таки домой. Но всему когда-нибудь наступает предел, и в одном из притонов остановилось сердце тещи. Очень Люба плакала. И все. Дядя Сережа был на работе, когда ему сказали, спокойно пришел, посмотрел да и сказал только: « Всему должен быть когда-нибудь предел», –вышел на улицу и попросил старшего сына своего: « Перетащи её в дом да положи на лавку, а я пошел дежурить», –и ушел. На предложение подменить его, молча отмахнулся. И верно, за много дней дежурил спокойно, без нервов.
Иногда дядя Сережа совсем в «неурочное» время и всегда, когда я собирался к его дочери, приходил с бутылочкой самогонки ко мне, и одним своим приходом удерживал меня от свиданий. Все понятно, «моя» Люба с кем-то из парней, женихов очередных «закувыркалась». Я то просто был для неё ближе и удобнее всех. Приход дяди Сережи обо всем «говорил» –садились и распивали бутылочку, а иногда втроем с Ивановичем и две. И не ходил я в этот день на свидание, и в последующие дни –пока, довольная и удовлетворенная не приходила сама Люба. И опять рядом «передок» –удобно.
По весне отслужил старший брат в Армии и забрал младшего к себе. Пришло и мне время идти в Армию. Тепло простился с Ивановичем и с Сергеевной, проводила Люба на автобус. И уже в автобусе и забыл я Любу и долго не вспоминал. Пока в войсковую часть не пришло мне напоминания от младшего брата, что Люба уехала с Коксы к старшим сестрам в г. Находка , и брат поздравлял меня с рождением дочери.
Переписывался долго с Геннадием Ивановичем и Любовь Сергеевной. Присылали хорошие, теплые письма. Но прекратил я переписку, и не было на то причины. Отсекал я все хорошее и светлое, чистое, что меня окружало. Отсекал надолго. Чтобы все более и более, и спокойнее, уравновешеннее опускаться в дерьмо. Беззаконного уловляют собственные беззакония, и в узах греха своего он содержится. Он умирает без наставления, и от множества безумия своего теряется. Но пока что не умер я, и не совсем потерялся. Так мне кажется. Пока жив человек, он может встать и идти по дороге покаяния. Вот только как просить прощения у тех, кого нет с нами?
За три месяца до демобилизации при уборке в своей тумбочке попалось мне то письмо от брата. Был там и адрес Любы. Написал, спросил про дочь. Ответ пришел сразу. Про себя ни слова. Писала, что через год, как умерла её мать, умер и отец, и она с младшей сестрой уехала к старшим сестрам в г. Находка, где и родилась дочь. Дочь родилась малым весом, болезненная, живет практически в больнице, только выпишут и через месяц опять в больницу месяца на три. Живет на уколах да под капельницей. И ей сейчас уже полтора года, передвигается уже на ножках, держась за край манежика, но разговаривать не разговаривает совершенно. Только плачет, особенно когда завидит белый халат.
Не написал я ответа, но решение увидеть малютку созрело сразу, и после демобилизации не поехал на Алтай а сел в поезд на Владивосток, с пересадкой на станции Угольная, на г. Находка. Увидеть дочь, увидеть свою радость и отраду, свои переживания на всю оставшуюся жизнь.
