та же неопределенность, и мысли — куда дальше, куда дальше, зачем живем?
И вот однажды, оказавшись в каких-то смутно, непонятно откуда взявшихся гостях — именно так, не Тая возникла среди них, а они появились, точно из воздуха, вокруг нее, сидели на подушках, разбросанных по полу, пили дешевую сладкую гадость, — Тая тоже хлебнула из общей пивной кружки, чтобы показать, что не брезгует, не обидеть. Какой-то взрослый, скорее даже пожилой мужчина вцепился в Таю не на шутку. Вальке он понравился — вылитый Жан Маре! — но Валька ему не приглянулась, а вот от Таи он не отходил. Гости исчезали. Тая же им удерживалась сначала как бы в шутку, потом со свирепой серьезностью в совершенно трезвых глазах. Он закрывал двери за уходящими и оттирал от двери норовящую ускользнуть Таю. Валька перешептывалась с каким-то пьяненьким дружком хозяина — физиономия в слащавых бакенбардах, вполне смазливая, — Валька таким доверяла. По-настоящему Тая испугалась, когда и Валька с бакенбардами ушли якобы на кухню и куда-то исчезли. И тогда Тая уже в жарком ужасе воззрилась на Жана Маре, который уже и руку — вполне свинцовую лапу — наложил на Таино плечико и тянулся чокнуться. Тая дрожащим голосом запросилась домой — нет, невозможно! — потом попросила горячего чаю — это можно. Мужчина убрался на кухню, а она бросилась к раскрытому настежь балкону. Кроны деревьев шумели внизу. На соседнем балконе парень вывешивал мокрые тренировочные брюки на веревку. Тая, торопясь, перелезла через перила и как в лихорадке закричала парню, чтобы он подал ей руку.
— Сдурела, — сказал он, — пятый этаж...
— Руку! — закричала Тая.
— Стой! — Парень оказался догадливым. — Полезай назад, чокнутая, я сейчас там дверь выломаю, если не отопрет...
Она моментально поверила в свое освобождение. Дверь высаживать не пришлось. Свирепый Маре, после того как отчетливо постучали, выругался, с ненавистью глядя на Таю, и пошел открывать. Оказалось, паренек за дверью не один, с отцом, человеком внушительным и серьезным.
— Ух и дал бы я тебе по шее, — сказал отец рыдающей Тае, а парень взял ее за руку и повел прочь.
Дорогой Тая вполне освоилась, рыдать перестала и неблагодарно огрызалась на упреки, которые взрослым голосом произносил ее ровесник.
Но в общем, парень ей приглянулся. И в общем, она уже кокетничала.
— Наш сосед на Севере деньгу зашибает, — объяснял парень, — а ключи оставил дружкам, и мы уже привыкли, что в этой квартире тамтарарам. Отец уже пару раз разгонял компании. А этого мужика я вообще впервые вижу, а ты?
— Ладно уж, — пробормотала Тая, — спаситель. Ну спас, молчи теперь, чего уж напоминать о своем благодеянии.
— Тю! Я и не напоминаю, — удивился спаситель, — но учить тебя некому, точно. Как хоть тебя зовут?
— Мерседес, — сказала Тая.
Ночью маме приснился сон...
Она лежала в своей комнате, уставившись без всякой мысли в полоску света, пробивавшегося из комнаты девочек. Послышался ворчливый голос Таи: свет, видите ли, мешал ей. Опять до глубокой ночи шаталась неизвестно где, а явилась с кротким, виноватым лицом, но, взглянув на мать, тотчас же углядела, что нагоняя не будет, и выклянчила рубль. «Лентяйка, лгунишка, — думала мама, — и нет сил угнаться за нею. Ни на что больше нет сил. В школе спят и видят, как бы с подарками и причитаниями спровадить меня на пенсию. Прибытков уже руки потирает: конечно, его жена будет читать курс не хуже меня. Как это жестоко — дожить до таких лет безо всякой защиты и помощи!» Опять послышалось Таино ворчание, и свет погас.
До таких лет! Кто бы мог подумать, что ее жизнь превратится в узкий темный коридор, по которому она ковыляет, теснимая со всех сторон бедами. Ветер пел о том, как хорошо в такую ночь быть молодой, влюбленной. В форточку пахнуло весной, по небу шли темные, с багровым отсветом облака, как тени, ветер выл, заметал на небе самые следы слабых апрельских звезд. Никто, ни один человек уже страшно подумать сколько лет не называет ее Мариной, она носит как дополнительную тяготу отчество, и после рождения Гели даже ее собственная мать стала называть ее «мамочкой». Ветер выл, раздувал паруса, в большой комнате трещал камин, там обычно собирались до слез любимые друзья; когда они собирались, не всех можно было усадить. «Они свисают гроздьями с веранды», — говорил отец, он очень любил свою старшую — кудрявую, смешливую, первую красавицу города. «Нам с отцом уже и места в доме нет, — довольным голосом вторила мать, — нет отбоя от твоих кавалеров!» — «Они не кавалеры, а друзья», — услышала она свой собственный голос, который мог звучать одновременно во всех уголках их просторного дома. В городе бурно дышала весна, через заборы перевешивалась пена яблоневых садов, оживали, оттаивали трамваи, тренькали каким-то обновленным звоном, рассвет заставал ее на ступеньках веранды, она сидела на коврике, прислонясь спиной к стене, а несколькими ступеньками ниже стоял какой-нибудь воздыхатель с печальными глазами. Марина! Этому не могло быть конца. Легким весенним чувством жила она в окружении преданных друзей, щебечущих подружек. Она училась на филологическом, Александр был химик. В то время все ее знакомые говорили о нем — мальчики сдержанно, девочки восторженно. Учился он прекрасно, имя его мелькало в научной периодике; профессор Богомилов, великий умница, настоящий ученый, души в нем не чаял. Марину тоже любили на факультете. Когда она входила в аудиторию, со всех сторон неслось: «Марина, сюда! Сюда, Марина!» Сколько у нее было мест, сколько иных возможностей!
Он появился в ее веселой, оживленной компании, и все умолкли. Он всегда — всегда! — гасил собою любое веселье, непринужденность. Зазвучал его голос, и стало совсем тихо. Они, подруженьки, сидели на диване все вместе и завороженно смотрели на него, а он все чаще и чаще отыскивал взглядом ее золотистую головку. Когда он удалился — раньше всех, потому что ложился и вставал рано, — Женя Просвиров, ее паж, насмешливо сказал: «Да-а...» — и все покачали головами. Не то что он им не понравился, просто он был совсем другим, чем они. И она веселилась в тот вечер, но все время чувствовала: слезы ищут дорогу к глазам. Она ушла к себе, отослав влюбленного Женю. А когда прилегла, услышала, как в глубине неба назревает дождь, облака летели за Дон и наталкивались друг на
