– Господи, что же они делают! – прошептала учительница, оглядываясь назад. Я старался увести ее от места побоища как можно дальше, но женщина все время останавливалась и поворачивала голову. – Посмотрите, посмотрите!.. Сначала убили девочку, а теперь избивают людей, которые так ей верили!.. Нет, я уже давно не верю нашей власти. Я никому уже не верю. Была у меня только Эльвирочка, так и ее душегубы убили.
– Вы тоже вкладывали деньги в «Милосердие»?
– А как же! Конечно, конечно. Никогда, ничего и никуда не вкладывала, а в «Милосердие» – сам бог велел. Я знала, что Эльвирочка не обманет свою учительницу. А видите, как жестоко поступили с ней?
Омоновцы быстро расчищали подступы к главному входу, крики тающей прямо на глазах толпы становились все слабее и слабее, и над кладбищем снова поплыла музыка Вивальди. Мы с учительницей дошли до бокового выхода, с которого уже сняли оцепление, а оттуда – до автобусной остановки.
* * *
Леша, что меня приятно удивило, ровно в одиннадцать тридцать стоял под башенными часами железнодорожного вокзала – в том месте и в то время, которые я указал в записке.
– Ты исправляешься, – сказал я ему, пожимая руку.
– Ну, рассказывай! – нетерпеливо проговорил Леша. – Народ только и обсуждает похороны. Говорят, там даже было небольшое побоище?
Мы медленно шли к стеклянному «барабану» автостанции. Я думал не о побоище.
– Он тысячу раз прав, – сказал я.
– Кто?
– Тот певец, который утверждал, что мы живем в стране дураков.
– Ты только что это понял? – усмехнулся Леша.
Пронзительно горланя, уличная торговка предлагала пирожки с картошкой. Я почувствовал, как в желудке засосало, но не остановился рядом с ней.
С платформы на привокзальную площадь хлынул поток приезжих. Это были белокожие люди с отпечатком настороженности на лицах. К ним, словно волки на стадо баранов, кинулись «жучки», позвякивая ключами от автомашин.
– Кому на Ялту, Алушту, Гурзуф?
– Судак, Феодосия, с ветерком!
– Десять человек беру на Ялту, Алушту. Уже отправляемся! Совсем недорого!
– Одно место на Евпаторию!..
Кое-кто шарахался от частников как от прокаженных, кто-то проявлял интерес и прикидывал цену. Те, для кого отпуск только начался, с деньгами расставались легко.
– По кружке пивка? – предложил Леша.
– С удовольствием.
На солнце наползла тучка, и сразу повеяло прохладой. Мы с Лешей окунули губы в пену. Пиво пахло морем и протухшей рыбой. Я почувствовал, что уже успел соскучиться по морю, по своей даче, по Старой крепости. По Анне.
– Ну, чего молчишь, словно пива в рот набрал? – скаламбурил Леша. – Там тебя случайно дубинкой по горбу не огрели?
– Нет, пронесло.
– Жалко людей. Особенно стариков. Копили, копили себе на старость, потом поменяли деньги на акции, стали подсчитывать прибыль, мечтать о новой одежонке, обуви, и вдруг – на тебе! Все надежды вместе с Милосердовой ушли в могилу. Представляешь, сколько в той могиле людской надежды и веры в будущее?
Мне понравилось это сравнение.
– Ты, наверное, к самой могиле не смог протиснуться? – спросил Леша.
– Смог, – ответил я.
К нам ковылял какой-то ободранный бомж с безобразным лицом. «Сейчас деньги станет просить», – понял я, вспоминая, в каком кармане у меня лежат купюры помельче.
– И фотографию Милосердовой видел? – удивился Леша.
– Да я рядом с гробом стоял! – похвастал я.
– И как, интересно, эта наркоманка выглядела при жизни?
– Нормально. Вполне симпатичная девочка… Только не Милосердова меня сейчас волнует.
– А кто же?
Я отпил глоток и, не дожидаясь, когда бомж станет вымогать деньги, протянул ему смятую купюру.
– Кто волнует? – переспросил я. – Та, кого на самом деле сегодня похоронили.
Глава 24
Конечно, я пижон. Я люблю выглядеть эффектно. Мне нравится удивлять людей, огорошивать их каким-нибудь неординарным поступком. Но в данном случае я вообще не думал о том, какое впечатление произведу на Лешу. Я сам был шокирован неожиданным выводом, к которому пришел. Так, оба пребывая в шоке, мы сидели на бордюре у «барабана» автостанции и с деланым вниманием изучали днища своих пивных кружек.
– Так, значит, что ж это получается? – наконец выдал Леша.
– Помнишь, мы перечисляли людей, которым была бы выгодна смерть Милосердовой? – спросил я. – Мы назвали несколько имен, но самого главного человека забыли. Смерть Милосердовой выгоднее всего была самой Милосердовой, потому что смерть – блестящее, ни с чем не сравнимое по убедительности алиби. Мертвому деньги не нужны, он в могилу с собой их не унесет. И Эльвира Леонидовна приговорила саму себя к высшей мере. Сегодня с почестями, музыкой Вивальди, под плач тысяч осиротевших вкладчиков она похоронила свое имя, свой образ, имидж преуспевающей бизнесменши, которая намеревалась сделать человечество богатым и счастливым.
– Ты уверен, что гроб был пустым?
Я взглянул на Лешу как на человека, который нарочно прикидывается дурачком.
– Неужели ты не догадываешься, кого в нем похоронили? – спросил я.
Леша смотрел на меня, губы его силились произнести имя, но он боялся ошибиться.
– Да-да, – пришел я ему на помощь. – Смелее, не надо шептать по буквам. Похоронили ту самую девушку-наркоманку, Татьяну Васильеву, которую убили и обезобразили на Диком острове. А Милосердова, дружище, живет, здравствует и пересчитывает свой капитал.
– Ты говоришь страшные вещи.
– А страшные вещи уже стали нормальным атрибутом нашей жизни. Пора привыкнуть к ним и даже чувствовать дискомфорт, когда долгое время не происходит ничего страшного.
Леша пытался понять, шучу я или говорю серьезно.
– И кто, по-твоему, это сделал?
– Организатор и идейный вдохновитель преступления – Эльвира Леонидовна. Она, полагаю, щедро заплатила убийце, который растерзал ее светлый образ. В тот день, девятнадцатого августа, она, несомненно, на яхту не поднималась и скорее всего вообще была далеко от моря. Пассажирами «Ассоли» были только два человека – Татьяна и ее любовник, поставлявший ей наркотики. Они отправились на Дикий остров – место достаточно безлюдное, но рядом с которым в тот день ловил крабов один болван по имени Кирилл. Возможно, любовник предварительно накачал Татьяну омнополом, подавив ее волю, после чего на живописном берегу расколол ей булыжником череп.
Леша вскочил с бордюра и принялся ходить передо мной взад-вперед, беспрестанно плюясь, словно только что прожевал пучок полыни.
