слишком ровный даже…
Меня кроет диссонансом, да настолько, что волосы приподнимаются на загривке. Напряжение огромно, и ее ответ вопросом на вопрос бесит.
Она играть со мной решила, что ли?
Так нихера не выйдет!
Я веду!
— Ты знаешь, — отвечаю таким же ровным тоном, а затем все же не сдерживаюсь. Она так близко, смотрит снизу вверх. А взгляд холодный. Не Катин! И мне дико хочется этот взгляд убрать, вернуть ту, прежнюю лаборанточку, растерянную и горячую. Это желание непреодолимо, а обстановка располагает, причем, вообще не к беседе. И я опять поступаю, как дурак. Беру ее за плечи, тяну на себя и добавляю, уже предупреждая, что намерен делать сейчас, — тебя хочу.
Катя тихо вздыхает, но почему-то не сопротивляется.
Ни, когда вжимаюсь губами в нежный изгиб шеи, ни, когда усаживаю ее на шаткий стол. Ни, когда задираю юбку вместе с халатом до талии, выискивая жадными руками то, что нужнее сейчас всего на свете, дурея, сходя с ума от вкуса, такого знакомого, сладкого, родного, в отличие от взглядов и тона этого странного…
Не хочу про это думать, не хочу!
Не желаю вспоминать, кто на меня так смотрел, кто говорил так со мной, немного снисходительно, уверенно, свысока…
Не хочу.
Она пахнет Катей, она подается ко мне, как обычно, раскрывается, позволяя все с собой делать!
Грудь прощупывается через халат и блузу, соски острые, возбужденные. И внутри она горячая. Как всегда для меня! Это сносит крышу окончательно, под тихий, судорожный вздох Кати, я захожу на полную длину, перехватываю обе ладони и завожу за спину, упираю их в стол, припечатываю, сильнее выгибая податливую девочку себе навстречу, заставляя ногами обхватить за бедра.
Каждое движение в ней — нирвана, кайф невозможный. А еще — дополнительный аргумент в мою пользу. Она позволяет, она горячая такая, она хочет тоже… Значит, я прав! А все эти взгляды, все эти слова… Это просто потому что я придурок и до сих пор не могу отпустить ситуацию годичной давности.
Вроде же отпустил, вроде забыл все… Катя и помогла забыть! А все равно нет-нет, да проскочит, птср гребанный…
Но ничего, ничего… Все пройдет, все…
— Все пройдет, — шепчу ей на ушко, двигаясь все сильнее, все размашистей, не сдерживаясь уже, прикусываю нежную мочку, изгибаю Катю еще больше, потому что хочется на полную, до дрожи, до самого дна!
Стол трясется и размеренно лупит о стену, с нее на нас сыплется труха, Катя тихо стонет, уткнувшись мне лбом в плечо, а я чувствую, что еще немного и просто с ума сойду, тут, в этой старой подсобке, от счастья, от того, что она — моя, эта девушка с наивными, красивыми глазами и нежными губами.
Кончаю я долго, так, что голова отключается на пару мгновений. Вжимаюсь зубами в белую сладкую шею, рычу от удовольствия.
А затем медленно, с наслаждением, целую мокрые раскрытые губки, не сразу понимая, что что-то не то происходит…
Аккуратно опускаю Катю, пытаясь отдышаться, и тут в голову приходит осознание, что она за все время секса так и не прикоснулась ко мне. А еще она не кончила. Горячая была, мокрая, но не кончила…
Приподнимаю ее за подбородок, внимательно смотрю в лицо. Мокрое от слез.
Блядь, вот этого я вообще не ожидаю.
Что не так?
Катя раскрывает зажмуренные глаза и выдыхает:
— Ну что, получил своё?
— Катя, прекрати… — получается почему-то беспомощно. Я реально не знаю, что сказать…
— Да, конечно я прекращу! Сейчас всё это прекращу, — шепчет Катя, чуть отталкивая меня , спрыгивает со стола, поправляет одежду и достает из кармана халата телефон. Что-то там набирает и включает запись:
« — Давай на спор, бабло ставить не будем, просто это уже дело принципа.
— Ты пойми, Кирсанов, трахнуть девушку не проблема. Проблема в том, чтобы она потом осталась с тобой на утро и на следующий день. Именно такая, как она… А не твои силиконовые няшки.
— Котик, это все неправда…
— И у меня, между прочим, в отличие от тебя, серьёзные намерения».
Самый смак нашего разговора, ещё и с голосом Окси. И вырезано из контекста, то, что у меня тоже серьёзные планы… Многого Катя не услышала… Зато поняла, какой у нас Кошелев солидный мен.
Проклятый разговор, который разрушил мою жизнь.
Я сам себя разрушил.
И что мне теперь делать? Насильно задержать её здесь? Убеждать, что это все не так, как она услышала? Опять трахнуть?
Да даже в голове у меня эти оправдания звучат жалко.
— Отпусти меня, пожалуйста, — тихо и как-то безжизненно просит Катя, смаргивая слезы, — Никита, я тебя очень прошу, не надо больше. Не преследуй, не разговаривай со мной. Все.
И так это продирает по позвоночнику, что осознаю по полной: я ничего не могу сделать сейчас. Вообще ничего.
Опускаю руки и делаю шаг назад.
— Кать, он вынудил меня это сделать.
Бля-я-я, отличная фраза просто, потрясающая! Как я вообще её выцеживаю из себя? Как она в голове у меня прорисовывается, блять?
Слабак гребанный…
Но все же говорю то, что хочется в этот момент. Правду, чистую правду, которую она, наверно, и не поймет в этом океане лжи.
— Это ничего не значит. Я люблю тебя и хочу прожить с тобой всю свою жизнь.
Звучит глухо и жалко.
Я сам жалок сейчас.
И Катя это видит, понимает и… Ничего не говорит больше.
Поворачивает ключ в замке и выходит, аккуратно закрывая за собой дверь.
Я же прислоняюсь спиной к холодной стене, смотрю на старый, пожелтевший потолок.
И не двигаюсь, пока меня не находит здесь старуха уборщица и не выталкивает прочь.
Глава 33
Глава 33
Весь остаток учебного дня в башке ни одной логичной, разумной мысли, настолько меня выбивает из колеи произошедшее.
И, самое главное, ни с кем не посоветуешься, никому не расскажешь ведь!
Потому что самый стрем: делиться с другими, а особенно, с человеком, которому ты доверяешь, ( а рассказывать-то будешь именно тому, кому доверяешь), насколько ты охеренный еблан, что сначала поступил по-детски, а затем, когда все выплыло, опять же по-детски спрятал голову в песок и все
