— Да как не тот, когда его работник аэропорта опознал?
— Ну, пусть тот. Прилетел человек на море, потом улетел. Как и я! Вы же хотите притянуть его к делу. И на каком основании? Точно на таком же, на каком вы непрерывно притягиваете какую-то выдуманную вами статью! Меня не вдохновляет ваша логика, понимаете? Вы просто хотите любыми способами связать это убийство с Москвой.
— Это не совсем так. И потом, статья-то не выдуманная, она была.
— Их были сотни в июле, понимаете? И тысячи людей прилетали в Лазурное. Очевидно, некоторые из этих людей могут показаться подозрительными. Но это вам — человеку, который специально ищет подозрительное. Вы и сами подозрительны с вашим интересом к якобы предсказанному убийству. Чего вы на меня так смотрите? Гипнотизируете? На меня не действует.
(«Хам!» — сказала Лена диктофону).
— Ох, Миша, — отец вздохнул. — Так звонил вам Грибов или нет?
— Да. Я просто забыл. Он искал Марину.
— Когда?
— Примерно тогда, когда она улетела. В субботу. Да, в субботу. Она ему была нужна. Он спросил, не знаю ли я, куда она исчезла. Я ответил, что не знаю. Потом он позвонил еще раз, через неделю. И я снова не знал. Вот и все отношения.
— А вы сами ему звонили? — тихо спросил отец.
— С мобильного? — спросил Миша, и в его голосе Лене послышалась усмешка. — Нет.
— А с обычного?
— А вы расширьте проверку, может, что и обнаружите. — К Мише явно вернулось его недавнее глумливое настроение.
Отец помолчал немного.
— Итак, Миша, подведем итоги. — Его тон показался Лене тоже ироничным. — Вот как я вижу ситуацию: ваша сестра уехала, а по сути, сбежала в Лазурное, не успев сделать что-то очень важное. Отсидевшись на юге две недели, она почему-то поняла, что это важное нужно делать в любом случае. Она позвонила вам и попросила выполнить ее поручение, а по исполнении позвонить. Но вы, Миша, захотели за услугу денег, — я в этом уверен! — причем, захотели немедленно: вам надо было отдавать карточный долг. Вы сами напросились в гости к вашей сестре. Очевидно, в качестве оплаты вы согласились принять те две тысячи, которые у нее были в чемодане. В нашем предыдущем разговоре вы случайно обмолвились, что, летя в Лазурное, знали: у Марины с собой крупная сумма. Помните ваши слова о том, что хозяйка могла ее ограбить? Но откуда вы могли узнать об этой сумме, если не общались с сестрой до ее отъезда? Она вам это сказала по телефону? Зачем? В ваших показаниях я не нашел даже намека на такую осведомленность. Вот ведь штука: то, о чем люди умалчивают, иногда красноречивее того, о чем они пробалтываются. Я читал где-то, что при оформлении помещений пустоты между предметами не менее важны, чем сами предметы. Они как паузы в актерском деле…
— Вы бы мемуары лучше писали. У вас это хорошо получится. Вы многословны и лиричны, как политический деятель, ушедший в отставку из-за финансовых скандалов.
— Думаете? — Отец негромко рассмеялся. — Но не будем отвлекаться. Вы скрывали свою осведомленность в том, что у Марины были с собой деньги. Вы знали об этих деньгах именно потому, что приехали за ними. Но так щедро Марина могла оплатить только исключительно важную услугу.
Раздался странный звук — шипение, смешанное с треском.
— Поперхнулись? — участливо спросил отец. — Давайте постучу по спине.
— Не трогайте меня! — взвизгнул Миша.
— Не трогаю, не трогаю! Я уже заканчиваю. На выполнение поручения вам и понадобилось восемь часов. Выбор вами рейса тоже говорит об этом. Были проверены все рейсы на Адлер. Их оказалось три в тот день, и на все были свободные места. Более или менее заполненным летит утренний самолет, потому что самый дешевый. В тот день, впрочем, он улетел полупустым, но вы на него билета не взяли. На два вечерних рейса билеты есть всегда, причем билеты на тот, что улетает раньше, на сто пятьдесят рублей дешевле, чем билеты на ваш рейс.
— Какая мне разница! Платила-то она!
— Может быть… Но мне кажется, дело в другом: еще в понедельник вечером, произведя необходимые подсчеты, вы поняли, что на предыдущий рейс можете и не успеть. Задание потребует не меньше восьми часов. Вы понимаете, такие временные рамки очень сужают поиски… Значит, ключа от ее квартиры у вас нет?
— Нет! Я же сказал — нет! Посмотрите дело, там, наверное, и результаты обыска имеются!
— Там есть показания вашей матери. Один пункт в них меня очень заинтересовал.
— Моя мать — больная истеричная женщина.
— Да-да, я понял: у всех женщин в роду вашей матери, к которому, кстати, принадлежит и Марина Леонидова, была склонность к истерикам, обусловленная тиреотоксикозом. Это я понял. Но ничего плохого о вас мать, разумеется, не сказала. Она вас защищала. Она, например, сказала, что вы даже помогали неблагодарной Марине, которую она, действительно, терпеть не могла. Например, вы ездили на Маринину дачу. Вот здесь написано: «Больно смотреть было! Ведь это целое состояние — такой дом и сад. Миша мой из бедной семьи, он не понимал подобного отношения к добру. Он много раз говорил ей, что надо принять меры против короеда. Сейчас это бич всех подмосковных ельников! А она словно снисходила: ну, съезди, прими. Хотя и понимала, что это сорок километров в один конец. Вначале на электричке, потом на автобусе. Так она ему крючок забрасывала: „Ах, Миша, ведь, может, тебе все и достанется! Я ведь детей заводить не хочу“. И он, дурак, верил. Мечтал. А я ему: идиот, она тебя переживет! Нет, ездил, дурак, деревья обихаживал и дом проветривал, а зимой прогревал». Такие вот показания… Их подтверждают и сотрудники газеты «Малые города». Вы им понравились, Миша. Они были на вашей стороне в той давней ссоре, когда Марина оскорбила вас. Ведь вы оказали сестре большую услугу, найдя клиента, и имели право на вознаграждение. Вы, видимо, свозили его в поселок, чтобы все показать, да и вообще поддерживали дом в приличном состоянии… У вас, Миша, получается, ключ от него был?
Что-то щелкнуло. Лена вздрогнула, огляделась. Маленький диктофон молчал.
26
Этот дом вполне мог сгодиться для съемок фильма ужасов.
Он был темен, скрипуч, он смотрел на мир небольшими, вытянутыми в высоту окнами с растрескавшимися рамами и мутными стеклами, он почти ничего не видел этими своими подслеповатыми глазами.
Как-то так получилось, что сад разросся и можжевельник, который должен, должен был погибнуть, — абсолютно все мертвецы были в этом уверены! — этот можжевельник поднялся выше елей, выше сосен, и тот, кто должен был злорадствовать по этому поводу, тоже умер.
Сад состоял только из мертвых деревьев: можжевельника и елей. Обитатели соседних домов уверяли покупателей, что нет ничего прекраснее елового леса зимой, когда белые шапки снега громоздятся по убывающим вверх лапам, изредка опадая, почти бесшумно: пух! — и только белая пыль, душа снега остается на месте недавнего сугроба. Покупатели верили. И дом понимал, что очередная порция дураков обратила нефть в мертвую древесину.
