– Коки, – сказал он, – я не успею заехать за вами. Почему бы вам не взять такси до пресс-клуба и не встретить меня там?.. Нет, всего лишь небольшое дело, которое я должен уладить… Отлично. До скорого! И может быть, у меня будут для вас кое-какие новости! – Квиллер обернулся к коту: – Коко, ты когда ел эту розовую ткань? Ты где её нашел?
Когда Квиллер вошел в пресс-клуб, Коки ждала в вестибюле, сидя на одном из потрепанных кожаных диванов.
– Беда, – сказала она. – На лице у вас написано.
– Погодите, займём столик, тогда объясню, – ответил он. – Устроимся в коктейль—холле. Я жду телефонного звонка.
Они пошли к столику под штопаной-перештопаной красной клетчатой скатертью.
– Выясняются неожиданные обстоятельства, связанные с убийством Дэвида, – начал Квиллер, – и в них замешан Коко… Он был в квартире у Дэвида, когда грянул роковой выстрел, и, видимо, ел что-то шерстяное. Когда я в ту ночь принёс его домой, он странно выглядел. Я было счёл, что он напуган. Но теперь я склонен думать, что у него были желудочные боли. По-моему, у котов бывают желудочные боли.
– Он не смог переварить шерсть? – спросила Коки.
– С шерстью он бы как-нибудь управился, но в той ткани было что-то ещё. Когда он вернулся домой, его, должно быть, вырвало целым куском материи, и он запрятал его под испанский комод. Час назад я его нашёл.
Коки хлопнула себя по щекам:
– И вы его опознали? Не говорите мне, что вы и вправду опознали его!
– Да, и, пожалуй, вам бы он тоже показался знакомым. Это была жёлтовато-розовая шерсть с золотистыми, словно металлическими, линиями.
– Натали Нойтон! То платье ручной вязки, в котором она была на вечеринке! Квиллер кивнул:
– Видимо, Натали была в квартире у Дэвида в ночь на понедельник и могла быть там, когда в него стреляли. Во всяком случае, это необходимо было довести до сведения полиции, так что я отнёс эту ткань персикового цвета в полицейское управление. Вот почему я опоздал.
– Что они сказали?
– Когда я уходил, они торопились к Холмам Потерянного Озера. Наш полицейский репортёр обёщал позвонить мне, если что-либо выяснится.
– Интересно, почему же Натали сама не пошла в полицию и не пожелала рассказать обо всем?
– Это-то меня и беспокоит, – сказал Квиллер. – Если у неё была какая-то информация и убийца это знал, он мог попытаться заставить её молчать.
Куполообразный потолок клуба преобразовывал голоса вечерней воскресной толпы в рев, но усиленное громкоговорителем объявление по внутреннему переговорному устройству одолело даже рёв:
– Мистера Квиллера к телефону.
– Это наш ночной дежурный в полицейском управлении. Я сразу вернусь. – Он поспешил к телефонной будке.
Когда он вернулся, глаза его были омрачены. – Что случилось, Квилл? Что-нибудь ужасное?
– Полиция прибыла слишком поздно.
– Слишком поздно?
– Слишком поздно, чтобы застать Натали в живых.
– Убита!
– Нет. Она покончила с собой. Очевидно, сильная доза алкоголя, а потом – снотворное.
– Но почему? Почему? – печально вскрикнула Коки.
– Видимо, это объяснено в её дневнике. Она безнадёжно любила своего дизайнера, а он был не из тех, кто отговаривает от романа.
– Это я знаю!
– Натали считала, что Дэйв готов жениться на ней, как только она получит развод, и хотела его так отчаянно, что согласилась на условия своего мужа: никакой материальной поддержки и никакого участия в воспитании детей… Потом, в прошлый уикенд, её осенило, что Дэвид никогда не женится на ней – да и ни на ком другом. Когда мы с Оддом Банзеном поднялись к её дому в понедельник утром, а она отказалась нас видеть, она, верно, была не в себе от разочарования, угрызений совести и какого-то безнадежного ужаса.
– Я бы ослепла от ярости! – сказала Коки.
– Она и ослепла – достаточно, чтобы счесть, будто все можно поправить, убив Дэвида.
– Значит, это была Натали…
– Это была Натали… После всего она приехала домой, отпустила горничную и пережила двадцать четыре часа ада кромешного, прежде чем покончить С ним. Она пролежала мертвая с вечера четверга.
Над столом воцарилось, долгое молчание. Через некоторое время Квиллер добавил:
– Полиция нашла у неё в чулане платье персикового цвета. На шали недоставало бахромы.
Когда принесли меню. Коки сказала:
– Я не голодна. Пойдёмте погуляем – и поговорим о чём-нибудь другом.
Они гуляли и разговаривали о Коко и новой кошке по имени Йю, или Фрейя.
– Надеюсь, вместе они будут счастливы, – сказала Коки.
– По-моему, мы все будем счастливы вместе. Я собираюсь поменять её имя на Юм-Юм. Я должен поменять и ваше имя.
Девушка мечтательно взглянула на него.
– Понимаете, – растолковал Квиллер, – Коко не нравится, что я зову вас Коки. Это слишком напоминает его собственное имя.
– Так зовите меня просто Эл, – ответила Элкокови Райт тоскливо упавшим голосом, смиренно приподняв брови.
В понедельник новость о датском предприятии Гарри Нойтона появилась на первой странице «Дневного прибоя» за подписью Квиллера. В первом выпуске по типографской ошибке вместо слова «разнообразных» стояло «разноопасных», но ошибка эта была столь уместной в данном случае, что статья от неё только выиграла.
Гарри Нойтон, финансист и спонсор разноопасных деловых начинаний, – гласил бюллетень, – приобрёл права на уникальную разработку датского учёного, которая станет бесценным вкладом в дело процветания человечества, – на бескалорийное пиво с добавкой витамина С.
В тот же день на скромной церемонии в пресс-клубе Квиллеру преподнесли почётную пресс-карточку на имя его кота. Для удостоверения личности на ней было наклеено фото Коко – с расширенными глазами, настороженными ушами и ощетинившимися усами.
– Я снял его, – сказал Одд Банзен, – в ту ночь, в квартире Дэвида Лайка.
А Лодж Кендал заметил:
– Не подумайте, что мне так уж легко удалось уломать шефа полиции и заставить комиссара подписать эту карточку!
Когда Квиллер вернулся в тот вечер на «Виллу Веранда», то вошёл в квартиру скрестив пальцы, чтоб не сглазить. Он принес Юм-Юм из лечебницы домой в полдень, и у кота с кошкой было несколько часов, чтобы обнюхаться, осторожно покружить вокруг друг дружки и достичь полного согласия.
В гостиной стояла тишина. В зелёном датском кресле сидела Юм-Юм, выглядевшая изящной и нежной. Её мордочка смотрелась пикантным коричневым треугольником, а слегка раскосые глаза – огромными голубовато-фиолетовыми кругами. А на белой грудке, там, где шерстка разделялась на две стороны, был влажный вихор зализанного меха, более мягкий, чем ниже на шкурке.
