и оловянного японского стаканчика). Мыло на заставе приравнивалось к патронам, было его мало, выдавали редко. Кацуба хранил его в жестяной коробочке. Расставаться с небольшим коричневым куском, пахнущим дегтем и цветами одновременно (это было почти невозможно – сочетать дух ромашек и васильков с тяжелым запахом тележной мази, но это было так: неведомый мастер-мыловар разрешил неразрешимую задачу), не хотелось, но отдавать надо было.
До заставы было еще километра полтора, может быть, два, праздный люд, покусывающий от нечего делать зубами веточки и травинки, здесь, как в Уссурийске, не ходит, куда ни кинь взгляд, всюду пустынно – ни одного человека.
Ни единого. Лишь черные кусты, зябко группирующиеся в пространстве, словно бы рассчитывающие перебежать в другое место, где нет ветра, да отдельные деревья с низкими плаксивыми ветками, похожие на березы. В общем, рассчитывать Кацубе приходилось только на самого себя.
Не хотелось отдавать мыло тигрице, а пришлось отдать – испытывать терпение опасного зверя было нельзя. Он распахнул жестянку – в коробочке этой красивой когда-то хранились сладкие лакричные лепешки, помогающие при простуде, лепешки Кацуба съел, банку оставил себе на память, в конце концов она сгодилась на мыло; вздохнул Кацуба и кинул оглаженный, ставший уже совсем легким кусочек мыла «тигре» под самый нос.
Та от неожиданности вздрогнула, остановилась, наклонив голову набок, с интересом поглядела на предмет, издающий неведомый запах, тронула его одной лапой и застыла на несколько мгновений, ожидая, что же будет дальше.
Обмылок с прилипшими к нему снежинками лежал перед ней жалкий, маленький, не представляющий никакой угрозы и все же очень непонятный, чужой, таинственный, тигрица никогда не встречалась с таким, она обнажила два больших желтоватых клыка, отступила на шаг назад.
Кацуба убыстрил шаг.
– Мама, не обращай на меня внимания, – едва слышно попросил он. Думал, что «тигра» не услышит его, но она услышала, аккуратно обошла обмылок и, рявкнув на него, как на живое существо, – запах обмылка все-таки не понравился ей, – устремилась за Кацубой. Из глаз ее посыпались яркие одуванчиковые брызги.
Следом Кацуба выбросил из «сидора» горбушку хлеба, завернутую в выцветшую «Красноармейскую газету», где о нем была опубликована заметка. Некий товарищ Белояров, прибывший на заставу из комендатуры с заданием от самого грозного начальника написать «положительный материал о пограничнике Кацубе, задержавшем в один день трех нарушителей», – автор этого героического опуса.
Слов на заметку товарищ Белояров не пожалел, Кацуба даже не узнал себя, был он в ней изображен «плечистым» и с «гордо поднятой головой», ходить умел «без единого звука» – по воздуху, можно сказать, передвигался, как муха, а нарушители выглядели по сравнению с ним «нашкодившими козликами».
Не любил таких заметок Кацуба, потому и бросил газету вместе с горбушкой «тигре» под ноги. Горбушку было, конечно, жалко – последняя оставалась у него, – газету нет. Имелись еще полтора десятка осенних яблок, очень сладких и душистых, которые он вез на заставу из Армавира, но яблоки были запакованы в отдельный бязевый мешочек – их не распечатать. Да и нельзя – гостинец же!
У газеты тигрица остановилась. Не потому, что ей захотелось прочитать материал о человеке, которого она преследовала, – от газеты, как и от горбушки, находящейся внутри, шел вкусный запах, он зверя и заинтересовал.
«Тигра» аккуратно, как-то по-женски жеманно понюхала газету с горбушкой, склонила голову в изящном движении, пытаясь понять, что же это такое – хлеб тигры не едят, они едят совсем другое и с хлебом незнакомы совсем, но все равно зверю было интересно, чем же пытается откупиться от нее человек? Рявкнула озадаченно, подцепила одним когтем газетную обертку, разорвала ее. Понюхала. «Тигре» неожиданно показалось, что запах идет не от того предмета, что завернут в непрочную газету, не от горбушки, он, скользя по воздуху, приносится откуда-то со стороны, может быть, даже из домов, скрытых за увалом, где дымят, уютно потрескивают высокие кирпичные трубы печей… Тигрица фыркнула, снова поддела газету огромным лаково-черным когтем.
А Кацуба уже успел оторваться от любопытного зверя и по скользкой пологой тропке начал скатываться к покладистой неширокой речке – точнее, к ручью с немудреным китайским названием Васун. Вода в речке была черная, дымилась противно, по заберегам с обеих сторон образовались хрупкие ледяные кружева. С одной стороны больше, с другой – меньше, над темно-прозрачными кружевами этими алели прутья низкого рисунчатого краснотала – растения очень красивого.
Китайцы звали эту речушку – местами, к слову, очень глубокую, что Кацуба проверил на себе, – ручьем, а русские звали очень даже ласково речкой: Васина речка.
Была Васина речка рыбная, Кацуба сам плетушками – специальными корзинами – ловил в черной воде очень приличную по размерам рыбу. В России такая рыба не водится, это что-то среднее между сомом и голавлем – если сома покрыть крупной чешуей, получится самое то – длинная, гибкая, почти бескостная рыба с широкой пастью, императорскими усами и крохотными злыми глазенками, постоянно находящимися в поиске: кого бы съесть?
Васина речка хоть и производила впечатление опасной – воды в ней, мол, всклень, на черном дне под корягами черти живут, – но имелось в ней одно хорошее качество – несмотря на несколько глубоких мест, в ней еще никто не утонул…
Заковырявшаяся в горбушке хлеба «тигра» упустила момент – Кацуба почти незаметно оторвался от нее и по тропке уже соскользнул вниз, к воде. Тигрица, в последний раз понюхав хлеб и попробовав его на зуб, подняла недовольно голову, в глотке у нее что-то недобро забренькало, она сделала несколько крупных прыжков и также стала спускаться по тропке – упускать человека явно не хотела.
– Не спеши, мама, – спокойно предупредил «тигру» Кацуба, – сохранять спокойствие было трудно, главное, чтобы зверь сейчас не ринулся за ним в воду – это раз, а два – успеть войти в дымящуюся речку раньше, чем до него дотянется тигрица. А тигрица поняла, что опаздывает, рявкнула подбито, словно бы ее кто-то ушиб, сделала несколько прыжков на скользкой тропе и затормозила, легла на брюхо.
Кацуба уже находился в воде, поддернул «сидор» – уже почти опустевший мешок, – и спешно раздвигая боками, животом, ногами, враз закаменевшими от холода, черную воду, побрел к противоположному берегу – быстрее, быстрее, быстрее! Плохо будет, если тигрица все-таки бросится вслед за ним в воду.
Расчет был верным: тигрица не полезла в речку – не по душе ей была студеная вода, как и кучерявый холодный пар, от которого смерзалась шерсть, ледышки, плывущие по течению, – незачем это «тигре».
Она сунула в воду одну лапу, поспешно выдернула, помотала ею в воздухе. В тигриной глотке вновь глухо задребезжал свинец. Тигрица развернулась и широкими беззвучными прыжками понеслась вверх.
В полукилометре от этого места Васина речка сужалась, сильно сужалась, метра четыре там было всего, речку тут можно перепрыгнуть даже в сапогах, был проложен и мосток из нескольких бревен,
