пристань – перекинуться парой слов с Ларсом. Не согласятся ли они отправлять с Паулусом по несколько ящиков трески – молока сейчас самая малость, а он им даст почти ту же цену, что и на фактории платят, там, кстати, новый владелец, некий Банг Юхансен, и они снова рыбу скупают.
– А чего не ту же? – спросил Ларс.
– Перевозка, – ответил Паулус.
– Ты ж не сам платишь.
– За что?
– За топливо.
Паулус криво улыбнулся и сказал, что они рассчитаются, как время придет. Ларс ответил, что каждый раз, загружая к Паулусу на шхуну рыбу, хочет получать расписку, где будет указан вес каждого ящика в килограммах, у них на острове есть безмен, поэтому рыбу они взвесят, и деньги он хочет получать сразу же.
Паулус расхохотался и сказал, что про такое он сроду не слыхал, дай-ка он поговорит с Ингрид. Ларс позвал Ингрид, и та повторила слова Ларса. Сошлись на том, что платить Паулус будет не каждый раз, а каждый третий, то есть раз в неделю, а если из-за мерзкой погоды он не сможет причалить, проценты, чур, не накручивать. Тут они все рассмеялись, а Ингрид с Ларсом как-то странно переглянулись.
В течение недели Паулус забрал 391 килограмм рыбы, потом – 443 килограмма, но дальше ему отдали всего восемьдесят. Оказывается, Ларс с Ингрид, заглянув в лавку, прознали, что Паулус не сдает свежую рыбу в факторию, а сушит ее на вешалах, которые специально для этого поставил на скалах чуть в стороне от своего хозяйства: сушеная рыба оплачивается лучше свежей, хоть она и легче в четыре раза. Они сходили посмотреть на эти вешала и убедились, что расположены они примерно так же, как и их собственные вешала на Баррёе, то есть на голой скале. Поэтому на четвертой неделе они передали Паулусу всего два ящика, в каждом из которых лежало не больше восемнадцати килограммов. Паулус сострил, что погода-то знатная, а они, похоже, дома сидели, хе-хе.
Ларс сказал, что они потеряли много снастей, получил расписку на тридцать шесть килограммов и выслушал ехидные замечания насчет все пухнущих от рыбы вешал. Пропустив замечания мимо ушей, Ларс пошел в дом и объявил, что теперь всю треску они станут сушить сами, и менька тоже, и сдавать на факторию в июне, когда туда съезжаются покупатели и торговцы, Ханс с Мартином так и поступали.
Однако отделаться от Паулуса не вышло, за уже разделанную рыбу, готовую, чтобы сдавать в факторию для засолки, он предложил им цену, от которой они не смогли отказаться. Ингрид и Барбру разделывали треску на новой пристани, потом взвешивали и складывали в ящики, счищали с них снег, когда Господь посылал им снег, платил Паулус за такую рыбу сразу же. Потом Паулус попросил еще и тресковые головы и спины, но уже высушенные, как делают на Лофотенах. Обзаведясь иголками, они принялись нанизывать головы и связывать тресковые спины, а после вывешивали их на вешалах, из этого потом делалось гуано; и за это им тоже обещали заплатить.
Ларс начал вести учет деньгам, он записывал, строил планы, придумывал прежде неизвестные и сам хотел распоряжаться финансами. Ингрид на это не соглашалась. Они кричали друг на дружку. Барбру решила, что деньги будут у нее, а весной она разделит между ними все, что останется. И Феликс тоже свою долю получит. Ларс возразил, заявив, что он работает больше Феликса.
– А вот и нет, – сказала Барбру и спросила, на что им тресковые головы и спины, которые сушатся на вешалах.
– Это будет гуано, – ответил Ларс.
– Это чего такое?
– Не знаю.
– Это чтоб удобрять, – объяснила Ингрид, – пойдет на экспорт.
Барбру спросила, что такое экспорт.
– Они его за границу продают, – сказал Феликс.
Остальные серьезно посмотрели на него.
– Где тебя такому научили?
– Дома.
Ингрид спросила, чему он их еще научит из того, что дома выучил. На это у Феликса ответа не нашлось. Ларс обозвал Ингрид каргой, и Ингрид погрозила ему разделочным ножом. Барбру велела им прекратить.
– Сопляки вы проклятущие. Все.
– Мы не сопляки, – возразил Феликс, – мы взрослые.
Барбру рассмеялась и вернулась в дом. Ингрид продолжала разделывать рыбу, и Ларс сказал, что разделывает она небрежно, а на рыбьей спине остается чересчур много мяса. Ингрид предложила научить его. Подумав, Ларс согласился, и Ингрид научила их разделывать рыбу. Наблюдавший за ними Феликс спросил, где она этому научилась.
– Папа мне показывал.
Ларс спросил, почему Ханс его тоже не обучил. Ингрид не стала говорить, что ее папа не был ему отцом. Ларс старательно чистил рыбу. Посмотрев на Ингрид, Феликс спросил:
– Я ж вам брат?
Ингрид спросила, на что ему это знать.
Ответить он не смог, и поэтому Ингрид сказала, что она ему не мать и не сестра. Но не такого ответа ждал Феликс, поэтому, когда Ларс вышел на пристань поднять оставшийся улов, Ингрид прошептала Феликсу на ухо, что он – брат Ларса, вот только самому Ларсу об этом неизвестно, так что пускай это будет секрет. Глаза у Феликса наполнились слезами. Смотреть на это было невыносимо, Ингрид сказала, что нечего время терять, и пошла в дом, вспоминая про письмо от Сесение, она вообще его часто вспоминала, по много раз на дню, оно возвращалось к ней короткими внезапными вспышками, и продолжаться так не могло, письмо надо сжечь.
Глава 47
Февраль. Остров накрыли метели и желтая пена. Море побелело, но они пошли на внешнюю сторону острова – сети надо было доставать, пока погода не испортилась еще сильнее.
– Чего скажешь? – спросил Ларс. – Выйдем?
– Да, – ответил Феликс.
Они уселись в ялики и погребли за шхеры Скарвешэрене. Там море совсем разбушевалось, и едва они начали вытягивать, как Феликс кувыркнулся в море. Длинным багром Ларс затащил его на борт, но так измок и намерзся, что грести больше не получалось. Течением лодку отнесло к берегу, а Ларс обнимал Феликса, который даже говорить не мог, и к Баррёю их прибило в проливе напротив Молтхолмена. Ларс вытащил мальчика на берег. Теперь надо было одновременно донести его до дома и спасти лодку.
Он вгляделся в пургу, в кожу впивался лед. И так всю дорогу.
Сколько же до дома?
Ларс взвалил Феликса на спину и зашагал. Идти было далеко, а держаться Феликс был не в силах. Из окна их увидела Ингрид, бросилась на улицу и помогла дойти. Они занесли Феликса на кухню, где Барбру сорвала с него одежду и принялась растирать и колотить его, потом положила на скамейку и, укрыв одеялом, опять стала растирать, Феликс же бредил, а зубы у него стучали.
