гробовой закрышки, только вози его напоказ из города в город…
К осени Джонни у меня совсем окреп и сильно вырос, и я начал приучать его таскать нарты. Это ему совсем не понравилось.
— Видите, — указал Ян на свой затекший глаз, — как он меня изукрасил во время ученья… Ну, уж и нагорело ему тогда багром!.. Два дня после пропадал в тайге и все-таки вернулся, не выдержал характера. Так мы и пропутешествовали обратно через Становой: впереди проводники с оленями, а сзади — я с Джонни и с парой нарт цугом, да еще с возом его сена. Как только мы перевалили хребты, я отослал коряков домой с подарками, чтобы не раззвонили здесь о мамонте. Так до сих пор никто о нем не знает.
— А где же он теперь? — спросил я.
— Ишь ты, какой вы любопытный! — прищурился Ян. — Я его тут в одной пади спрятал. Ведь такую махину в карман не сунешь!.. Знаете что? — Забирайте-ка завтра провизии суток на двое и жарьте ко мне на берег. Я сам его давно не навещал. Вот затрубит-то!..
— Я все-таки не понимаю, Ян, зачем вам его продавать?
— Видите ли, — наклонился ко мне конфиденциально Ян, — я уж вам, так и быть, скажу: вы все равно не покупатель. Продаю потому, что он слишком боится моря. Даже издали. Я сам этого не знал, пока не поехал с ним на берег. Лишь только послышался гул прибоя, Джонни насторожился и начал водить лопухами, а когда завиднелись волны, — Господи, что тут было!.. Задрал хобот, затрубил да как пустится во все лопатки обратным ходом!.. И сколько ни старался приучить, ни шпинта не выходит. Так, мамонт, как мамонт, и слушается, и ласковый, а как увидит море — никакого слада нет. Может, вспоминает шум воды, когда замерзал…
Вот теперь и прикиньте, как его грузить на пароход? Ведь он раза в два повыше меня, и силища — как в хорошем автомобиле. А если забьется, чем его свяжешь? Да он всех перекалечит!.. Нет, видно, придется загнать… Не помирать же с ним в этом мерзлом краю…
Наверху, на палубе, пробили склянки.
— Батюшки, никак полночь! — встрепенулся Ян. — Ну и заболтался… Так, значит, до завтра!.. Обязательно приезжайте!
Он накинул свою клетчатую куртку и вышел из каютки. Я выглянул вслед за ним. «Наяду» покачивало. С берега шел крепкий норд-вест, и по волнам гуляли барашки.
— Оставайтесь-ка лучше ночевать, смотрите, какой ветер пошел.
— Ну, ерунда, у меня долбленка испытанная! — и Довейс поглубже надвинул кепку.
Наклонившись над фальшбортом, я проследил, как он сел в скакавшую по волнам душегубку, оттолкнулся веслом от шхуны и почти сейчас же пропал в обступившем нас мраке.
К рассвету барометр сильно упал. Стали налетать такие шквалы, что нам пришлось идти штурмовать открытое море. Там нас болтало двое суток, и за эти дни у меня не было досуга, чтобы раздумывать о мамонтах. Но когда ветер спал и «Наяда» отдала якорь на прежней стоянке, чтобы кончить выгрузку, мне ужасно захотелось проверить рассказ Яна. Я захватил провизии и отправился на берег.
Изба, которую нанимал Ян в поселке, оказалась запертой. Я спросил у соседей.
— А мы, однако, думали, Иван Иваныч у вас!.. Ветер застал, он и гостит… Уж не случилось ли чего?.. Вот грех-то, однако!
Мы поспешили на взморье. Живший около морской кошки камчадал уверял, что Ян вернулся на берег, но за последние три дня никто не видел его в деревне. Только через неделю старый пьяница Корнеедов нашел у бара на соседней речке опрокинутую и разбитую долбленку. Ее признали по выжженным буквам.
Так я никогда больше и не встретил Яна. Ясно, что, отыскивая его след, я перерыл все оставшиеся пожитки. В боковом кармане его праздничного пиджака оказался потемневший, не фиксированный отпечаток с того негатива, который Довейс показывал мне на шхуне. Скоро он и совсем почернел. Там же лежал оборванный уголок записки с тремя словами, нацарапанными карандашом:
— Кладбищ. мам. окол…
Вот и все, что я смог найти примечательного. Мои поиски Джонни вокруг поселка не дали никаких результатов. Впрочем, я должен заметить, что у меня не было времени уходить далеко. Стояла уже поздняя осень, по реке шла шуга, и «Наяда» торопилась в обратный путь, наспех заканчивая выгрузку. А зазимовать в этом затерянном мирке я так и не рискнул.
Тэффи
ЧУДОВИЩЕ ЛОХ-НЕССА[16]
Ну-с, дело Ставицкого[17] покончено. То есть, конечно, будут еще разные разоблачения, скандалы и даже аресты, но для нас особого интереса все это уже не представляет.
Так что можно спокойно вернуться к чудовищу Лох-Несса[18].
Ужасно жалко, что это скверное дело с прозаическими мошенниками отвлекло нас на столько дней от милого чудовища.
Теперь даже трудно как следует вспомнить все подробности.
Но постараемся.
Итак: по свидетельству вдовы (вот имя уже и забыли!), голова у чудовища размером в поперечнике 13 дюймов, глаза в поперечнике 20 дюймов и злые, как у коровы.
Шея у чудовища в десять метров и совершенно свиная.
По свидетельству велосипедиста, у чудища девять горбов.
Велосипедист очень честный человек. Он говорит прямо:
— Не хочу врать, точно сосчитать горбы я не успел, так как находился от чудища на расстоянии пяти километров. Может быть, горбов было и больше, но я успел досчитать только до девяти. А врать не хочу.
Прохожая девица разглядела только хвост, длиною приблизительно в 20 метров четыре сантиметра. О том, что она врать не хочет, девица не упоминала.
По отпечаткам оказалось, что у чудовища четыре правых задних ноги. Но какая-то старуха ясно разглядела, что чудовище шло, опираясь на плавники.
Африканский охотник ничего не видел, но слышал такой ужасный шум, что безумно перепугался.
Ученые натуралисты изучили отпечаток лап. Другие ученые натуралисты сказали, что это не лапы, а просто тина. Нашли еще какие-то следы чудовища, о которых детально не рассказывается. Следы эти анализировали и нашли, что они принадлежат не чудовищу, а насмерть перепуганному африканскому охотнику.
Еще одна баба заявила, что встретила чудовище на берегу, но, так как было темно, то разглядеть его не могла и в точности определить ни размера, ни формы не берется. Заметила только, что коренные зубы у него круглые, как у петуха.
Вот приблизительно все, что мы знаем о чудовище из свидетельских показаний. И мы были накануне самых великих открытий, потому что на берегу Лох-Несса должны были открыться новые отели. И уже гуляли по берегу
