также 1-я и 2-я армии. Генерал Иванов-Ринов, атаман Сибирского казачьего войска, прибыл в конце лета в Омск, сумел вызвать необычайный подъем и развить огромную энергию среди казаков. Он работал не покладая рук над созданием казачьего корпуса, чтобы к сентябрю выставить его на фронт и тем усилить наше наступление.
Дважды приезжал за это время отхода от Челябинска на Петропавловск ко мне в армию Верховный Правитель адмирал Колчак, чтобы лично проверить нашу работу и видеть условия, в каких она протекала.
Однажды, когда мы ехали автомобилем к передовым частям, адмирал обратился ко мне в разговоре с вопросом:
– «А почему Вы без револьвера?»
Я ответил, что мой тяжелый наган, казенного образца, вожу всегда с собою, но носит его мой ординарец, унтер-офицер.
– «Так нельзя, – возразил А.В. Колчак, – надо иметь постоянно при себе. Вот смотрите, я ношу всегда сам, – добавил он, ударив рукою по маленькому браунингу, висевшему в чехле у его пояса. – Мало ли что может случиться! Необходимо иметь непоколебимое решение, быть всегда готовым выпустить шесть пуль, защищаясь, а последняя себе. Живым в руки нам даваться нельзя…»
Примерно через месяц ко мне явился офицер-ординарец адмирала и передал от него сверток: карманный испанский парабеллум № 21727 и письмо, которое приложено ниже в подлиннике.
Привожу этот небольшой случай, но характерный, рельефно показывающий три стороны: взгляд покойного А.В. Колчака на положение, в котором приходилось тогда вести работу, – с постоянной мыслью о последней пуле для себя; его исключительно внимательное отношение к нам, офицерам; небольшая иллюстрация того, как стоял у нас в армии вопрос с оружием.
В последние приезды перед сентябрем адмирал имел очень утомленный, даже усталый вид. И каждый раз, уезжая, он говорил мне:
– «Вы знаете, здесь на фронте отдыхаешь, – так все хорошо, просто, такая здоровая атмосфера настоящего дела. Если бы они могли так же работать в тылу!»
Ранняя осень. Золотые дни, румяные закаты, только ночи удлинились и дышат они уже холодом приближающейся зимы. Необозримые поля Западной Сибири убегают к бледно-голубому горизонту, волнуясь и переливаясь пышными темно-золотыми колосьями созревших хлебов. Урожай в 1919 году повсюду был на редкость обильный. Теплая мягкая осень напоминала собой весну и была очень подходящим временем для широких активных действий.
29 августа мы получили приказ Главковостока закончить быстро всю подготовку, сосредоточить силы и в первых числах сентября перейти в наступление, атаковать красных.
План действий 3-й армии заключался в следующем: Волжский корпус и арьергард Уфимского сдерживали напор красных по обе стороны Сибирской железной дороги; в то же время на обоих наших флангах сосредоточивались ударные группы, которые должны были с двух сторон обрушиться на большевиков. А Уральский корпус (две дивизии) перебрасывался скрытно вверх по Ишиму на наш крайний левый фланг, откуда предполагалось вывести его большим кружным путем в тыл красным и тем закончить их окружение.
1 сентября 3-я армия начала выполнение этого плана. Генерал Каппель, усиленный Ижевской дивизией, сдерживая натиск красных, сам перешел в наступление, сильно потрепал к югу от железной дороги одну советскую бригаду. Генерал Космин с двумя дивизиями уральцев совершал в полной скрытности глубокий обход; у генерала Войцеховского с Уфимским корпусом вышла заминка.
Все эти дни, окончив предварительные распоряжения, я проводил среди своих боевых частей, переносясь на автомобиле с одного фланга на другой, чтобы лично все проверить, убедиться на месте в правильности расчетов, помочь напряжению воли.
2 сентября рано утром приехал в район Уфимского корпуса. 4-я дивизия на рассвете перешла в наступление и взяла очень удачно направление в тыл наступающим здесь красным. Был захвачен обоз одного красного полка, пленные и даже полковой комиссар. Но вместо того, чтобы использовать первый успех и ударить сзади по большевикам, командовавший дивизией полковник С. повернул и направился обратно к своему исходному положению. Дивизия сделала вперед и назад около 35 верст, измоталась почти безрезультатно. Пришлось дать людям отдых перед тем, как начать снова маневр.
Вторая дивизия уфимцев, 8-я Камская, тоже перешла утром в наступление у деревни Жидки, но атака не удалась, красные оказали сильное, упорное сопротивление; было приказано в 4 часа дня атаковать вторично. Я поехал на место боя, чтобы помочь лично руководству его. По дороге встречаю крестьянина на лошаденке без седла; гонит он ее, болтает в воздухе локтями, рот открыт, глаза выкачены от страха, шапка упала, и по ветру развеваются длинные пряди полуседых волос. Увидал всадник наш автомобиль и еще издали начал кричать благим матом:
– «Куда вы, куда вы!.. Вороча-а-айте назад!»
Остановили мотор. В чем дело?
– «Да как же, все наши отступают; уж красна армия на Еропкино вышла. Так и гонит войска по всей линии…»
И он поскакал, охваченный паникой, дальше.
Загадка. Часы показывали без двадцати минут четыре, приближалось время атаки Камской дивизии. Поехали дальше. Вот из небольшого перелеска показались повозки, направлявшиеся нам на встречу.
– «Какого полка?»
– «31-го Стерлитамакского».
– «Где полк?»
– «Да вот тута, в лесу этом самом», – на ходу получили ответ.
Действительно, на полянке, в роще стоит полк; здесь же штаб дивизии. А на опушке рощи идет, все усиливаясь, ружейная и пулеметная трескотня. Автомобиль подъехал к самому полку.
– «Что у Вас происходит?» – спросил я начальника дивизии, генерала Пучкова.
– «Красные перешли в наступление…»
– «А Вы получили приказание атаковать их в четыре часа?»
– «Так точно, но теперь невозможно».
Этот отличный боевой офицер находился, к сожалению, в полном упадке сил, потерял дух. И немудрено ведь, – с 1914 года он был непрерывно на войне, сначала три года на немецком фронте, а затем на Волге, на Белой и на Уральских горах – против большевиков.
Генерал Пучков старался доказать мне всю безнадежность попытки перехода в наступление, что это не удастся, что слишком выдохлись, и успех невозможен.
– «Вам лучше сейчас же уехать, Ваше Превосходительство, – докончил он, обращаясь ко мне, – а то не ровен час…»
– «Как Вы не понимаете, что
