Книга Лабиринт Ванзарова - Антон Чижъ

– Простите, Родион Георгиевич, что немного запутала вас, – опережая вопрос, сказала вдова. – Я не была уверена, Гортензия разъяснила мне, что означала смерть Алексея Николаевича…

– Вы не знали, что ваш муж ищет путь в четвертое измерение? – спросил Ванзаров.

– Ни малейшего представления, честное слово…

– Полина ничего не знала, купец все держал в секрете, – уверила ведьма. – А я сразу поняла, что означает его смерть. Я так испугалась… Просто не знала, что делать… А тут еще полиция и вы…

Рейс вскочила и принялась бродить мимо стола.

– Странность в другом, – продолжила она. – Самбор должен был приехать 26 декабря. А он уже в Петербурге!

– Что это значит? – из вежливости спросил Ванзаров: женщины из пустяка любят делать трагедию.

– Я видела его в «Англии», – заявила Рейс, встав и положив руки на плечи вдове. – Этого не могло быть. Но я видела его дважды. Не спорь, Полина, это был он, ты его знаешь только по фотографии, а я была в Киеве на его сеансе… Хотела к нему подойти, но меня оттеснили какие-то серые личности… Просто не подпустили к нему… От них пахло полицией… Теперь я совершенно не понимаю, что нам делать… Как провести сеанс, когда не осталось нужных зеркал…

Ванзаров принял к сведению, что медиума охраняют. Вероятно, отряд филеров. Надо будет спросить у Курочкина, из-за чего такая кутерьма.

– Кто еще почитает Самбора?

– Наша подруга Ариадна Клубкова, – ответила мадам Морозова. – Только прошу вас, не беспокойте ее. Она милая женщина, ни в чем не виновата.

Кто виноват, а кто нет, обычно решает сыск. Ванзаров не стал пугать и без того растерянных женщин. Он откланялся, прихватив сушку.

Среди мусора, который обильно сыпался из хороших головок, оказался крохотный брильянт: Рейс не знала, кого увидела в паноптикуме мертвым, а вдова не знала ни про новое завещание, ни про богатство, которое вернется к ней со смертью Федора Морозова.

Ванзаров вышел в полутемный Апраксин переулок. Но повернул не к дому, а в другую сторону, к реке Фонтанке. Прогуляться ему вовсе не хотелось, тем более оставался шанс успеть к брату. Причина была иной: несколько раз казалось, что за ним идут. Слежка весьма умелая, на пустой улице убедиться проще.

Неторопливо миновав несколько домов, Ванзаров краем глаза заметил черную тень, которая вылетела из ворот. Он успел отпрянуть.

За воротами послышались смешки. На снегу лежал женский сапожок.

– Сударь, прощения просим! – раздался озорной голосок. – Как вас зовут?

«Дельфийский оракул и прочие прорицатели и сивиллы!» – мог воскликнуть Ванзаров, когда б имел такую привычку. И здесь девицы не утерпели, гадали на суженого уже в Сочельник. Как бы их порадовать?

– Николай, – сказал он громко в темноту. Самое распространенное имя. Плюнь – в Николая попадешь. Такое уж любимое имя в народе.

От ворот донеслась веселая возня.

– Спасибо, сударь! – крикнул тот же голосок. – Счастья и радости вам в праздник!

– И вам, – тихо ответил Ванзаров.

Он дошел до угла переулка и набережной Фонтанки. Сомнений не осталось: за ним шли умело, тихо, расчетливо. Оставалось узнать, кто старается.

Покачнувшись, Ванзаров попятился, схватился за сердце, рухнул на колени и завалился плашмя. Лежал правильно: ногами к переулку, головой к речке. Наблюдатель растеряется, не утерпит, подойдет проверить, что случилось.

Ванзаров лежал мертвым телом. Видя улицу перевернутой, он заметил осторожное приближение. Фигура петляла, замирая и вглядываясь. Пока не оказалась вблизи. Невзрачный господин огляделся и наклонился. Это было ошибкой. Нижней подсечкой Ванзаров повалил его, стремительно прыгнул, придавив так, что нельзя шевельнуться, и применил борцовский удушающий прием.

– Кто такой?

– Пустите… Господин… Ванзаров, – хрипел пойманный, не смея сопротивляться. Что было бесполезно: в греческой борьбе чиновник сыска давно не проигрывал поединки.

Ванзаров уже понял, кого поборол и как начать правильный разговор.

– Доложить, как положено, – приказал он, ослабив удушение. – Отвечать!

– Филер… Ухнов… Московский отряд…

– Кто командует?

– Старший филер Филиппов… Отпустите, ваше благородие…

Душить и мучить не имело смысла. Вести в участок – тем более. Легко вскочив, Ванзаров помог филеру подняться и даже стряхнул с его спины снег.

– Приношу извинения, – сказал он.

– И меня простите, – филер был печален: думал, как доложить старшему.

– Можете умолчать о том, что у нас случилось, – помог Ванзаров.

– Признателен, ваше благородие… Служба у нас такая… Не пытайте, кому доносим.

Задавать неудобный вопрос «Кто приказал следить?» не требовалось. Ванзаров точно знал, кому не дает покоя его скромная персона.

25 декабря 1898 года, пятница

Разные известия. Как надо сниматься?

Сначала надо изучить хорошо свое лицо перед зеркалом, а затем следовать указаниям, которые дают эти интересные занятия. У кого, например, глаза светлые, голубые, тот не должен садиться лицом к свету. Темные глаза, напротив, требуют яркого, сильного освещения. У кого глаза маленькие, тот должен раскрыть их широко и смотреть кверху, как будто мечтая о чем-либо. Большие глаза лучше выходят на фотографии, если они слегка прищурены. Жаль только трудно применить эти полезные советы.

«Петербургский листок», 25 декабря 1898 года

42

«Мир и покой», – шептали снежинки небесам. «Мир и покой», – обнимал ветер пустые улицы. Праздник пришел в столицу предрассветной дымкой. Утро тихое рождественское светлилось любовью и радостью. Скоро-скоро зазвенят колокола со звонниц. Скоро-скоро побегут детские ножки к елке за подарками. Скоро-скоро сядут за праздничный стол, будут поздравлять, желать наилучшего, говорить тосты, принимать гостей, кататься с горок, делать визиты и радоваться до полного изнеможения.

Пришли дни радости. Прочь печаль, прочь грусть, прочь заботы. Будь ты министр или нищий, радость открыла свои объятия. И ты открой их, подари радость ближнему своему и дальнему. Чем можешь, тем одари. Радуйтесь, люди, радуйтесь. Хоть три дня пожить так, как надо жить всегда. Без зла, в чистой радости. Долгожданный, любимый, самый веселый и бескрайний праздник наступил. Радуйтесь!

Не мог Обух радоваться. Не осталось сил. Вчера вечером нашелся доктор, который согласился зашить щеку, не задавая вопросов и не сообщая в полицию. Предупредил, что ночью разойдется, придется потерпеть. Дал порошки какие-то. Сказал: явиться на перевязку через сутки. Только не предупредил, какие мучения начнутся. Не мучения, пытка лютая. Ночью Обух не заснул, глаз не сомкнул от боли. Порошки не помогали, выпил все. Умники советовали морфий, в тайных запасах имелся. Обух не согласился. Боль, конечно, утихнет. Но ведь такая зараза: пристрастишься – и пропал. Видел он, как крепкие мужики побаловались разок и становились рабами пузырька. Быстро сгорали, как уголек. Лучше потерпеть. И Обух терпел.

Под утро стало совсем невмоготу. Он вышел во двор, скомкал снежок, приложил к повязке. Холод затягивал боль. Обух крикнул, чтоб стул принесли, сел в расстегнутом полушубке, стал замерзать. Мороз успокаивал. Щека ныла, но терпеть можно. Обух скомкал и приложил сухой снежок.

Рынок был пуст. В праздник торговать нельзя. Во дворе чернели прилавки, ларьки и лотки, будто руины города, который сжег враг. А в душе Обуха разгорался пожар сильнее боли. Не обида, а лютая ненависть занимала все мысли. Не то беда, что изуродовали лицо, шрам останется, а мир воровской может кличку на Резаный поменять. Воровскому старшине нанесли оскорбление, которое нельзя оставить без ответа. Иначе хевра решит: постарел Обух, бояться стал, потерял хватку стальную. Как подумают, так и жди: недалек час, когда найдется молодой и дерзкий, кто захочет его сменить. У вора пенсии нет. Исчезнет Обух в ближнем канале, и будет на Никольском новый старшина. Нельзя такое спускать.

Он терзался мрачными думами, когда во двор неторопливо вошла фигура. Господин приличного вида был в простом, но теплом пальто и шапке модного фасона. Шел уверенно, не озирался, будто знал, куда попал. Повернув от арки направо, миновал пустые ларьки и прямиком направился к Обуху. Дорогу ему загородили Мишка Угол и Петька Карась. Бедолаги могли дышать, не слишком кашляя, после вчерашней встречи, только затылки ныли. Рука у воровского старшины тяжелая. Молодые воры не знали, кто перед ними. Имели шанс заработать вывих рук вдобавок к прочим неприятностям. Обух вовремя прикрикнул, приказав убираться.

Господин подошел близко, приподнял шапку и вежливо поклонился.

– С праздником, Семен Пантелеевич, – сказал он негромко без заискиваний.

– Благодарствую, Родион Георгиевич, и вас взаимно, – ответил вор, не встав и не отдав поклон. Что ему было непозволительно.

Обух уже имел дело с Ванзаровым. Относился к нему так, как редко заслуживает полицейский. Дружбы