— Что это? — спросил я его.
— Что — это? — ответил он, поспешно застегивая манжету.
— Отметины, — сказал я. — У тебя на руке. Откуда они?
Он пожал плечами и слегка покраснел, поерзав на стуле.
— Это… это ничего. Я с этим справлюсь, понятно? — добавил он довольно бессвязно. Я изумленно покачал головой.
— Ты был там, помнишь? — прошептал я, склонившись поближе. — Ты видел, что случилось с Джеймсом Хокнеллом, верно? Ты видел, как он внезапно…
— Просто старый пердун вмазался, чтобы произвести впечатление на юную шлюху, которую подобрал на улице. Он ни хрена не понимал, что делает.
— Да, и поэтому умер.
— Я не собираюсь умирать, дядя Мэтт.
— Готов спорить, он тоже так думал.
— Послушай, я все же не так часто этим занимаюсь. У меня тяжелая работа. Иногда мне нужно встряхнуться, выпустить пар. Мне двадцать два, и я точно знаю, сколько этой дряни могу себе позволить, ОК? Поверь мне.
Я покачал головой.
— Я беспокоюсь за тебя, Томми, — сказал я; редкий момент примирения между нами. — Я не хочу, чтобы с тобой случилось что–то плохое, вот и все. Ну как ты этого не понимаешь?
— Я понимаю. И ценю это.
— Этот ребенок… это означает худшее.
— Это всего лишь ребенок, дядя…
— Я уже видел это все раньше. Слишком много раз. Пожалуйста, перестань принимать наркотики. Ты можешь это сделать? Не подражай своим предкам. Возьми себя в руки, мой мальчик.
Томми встал и зачем–то бросил на стол какие–то деньги, словно для того, чтобы доказать свою правоту.
— Я угощаю, — сказал он. — Но мне пора. Мне нужно вернуться на площадку через двадцать минут. Не беспокойся за меня. Со мной все будет в порядке.
— Хотел бы я в это верить, — сказал я, глядя, как головы поворачиваются, мгновенно узнав его, как люди смотрят ему вслед: их жизни стали чуть светлее от того, что они его увидели, а позже, вечером они расскажут о нем друзьям. Но он не замечал, насколько важен для совершенно чужих людей, не говоря уже обо мне.
Глава 13
РАБОТА С ДОМИНИК
Я неоднократно пытался выяснить происхождение названия «Клеткли», но без особого успеха. Однако название очень подходило этому местечку — за 256 лет прожитых лет мне редко доводилось видеть селение или городишко, которые были бы столь отгорожены, замкнуты, как оно. Подъезжая к Клеткли, человек первым делом видел большие железные ворота: через них проходило все движение. Выглядело это дико и казалось чрезмерным: половинки ворот были основательно вкопаны в землю по сторонам дороги, но даже если бы они были закрыты — а они не закрывались никогда, — для того, чтобы попасть за эти ворота, их достаточно было просто обойти.
Городок был самодостаточен: не более пятисот–шестисот человек, и каждый, похоже, делал что–то во имя общественного блага. В Клеткли имелось несколько лавок, кузница и рынок в центре города, где фермерские дети с раннего утра до поздней ночи продавали друг другу плоды трудов своих семейств. Еще имелись церковь, школьные классы и ратуша, где ежегодно представлял свои постановки местный кружок драматического искусства, а изредка устраивали концерты заезжие исполнители.
Мистер и миссис Амбертон привезли нас к себе домой; мы так устали, что немедленно отправились спать. Дом у них был довольно большой для двух человек и, к моему разочарованию, комнат имелось в избытке, так что нас с Тома поместили в одной, а Доминик заняла другую. На следующий день миссис Амбертон предложила показать нам городок, чтобы мы решили, хотим ли мы здесь остаться или все же отправимся дальше, в Лондон. Пройдясь по округе и посмотрев на идиллические домики, где в относительном довольстве жили местные семейства, я сразу же захотел остаться, да и по лицу Доминик было видно, что ее привлекли здешний покой и стабильность, которых ни один из нас не знал прежде.
— Что скажешь? — спросил я, когда мы шли рядом по улице, а миссис Амбертон с моим младшим братом нас обогнали. — Совсем непохоже на Дувр.
— Верно, — согласилась она. — Но здесь ты не сможешь вести прежнюю жизнь. Кажется, здесь все знают всех, и если ты украдешь что–нибудь, нас повесят.
— Но есть и другие способы заработать на жизнь. Здесь можно найти работу, ты так не думаешь?
Она не ответила, но я был уверен: ей нравится то, что она видит. В итоге мы сошлись на том, что останемся здесь на какое–то время — в зависимости от того, удастся ли нам найти работу, а к поискам ее нам следует приступить немедленно. И мистер, и миссис Амбертон этому известию обрадовались — на миг я почувствовал себя наивным простаком, завербованным в какую–то секту, — и сказали, что мы можем остаться у них, а когда начнем зарабатывать, будем платить за кров из своего жалованья. И хотя я находил их поведение и манеры несколько отталкивающими — а уже тогда я начинал предполагать, что в жизни меня ожидает нечто большее, нежели то, что она мне предлагает ныне, — нам ничего не оставалось, кроме как согласиться. Их предложение, в конце концов, было весьма великодушным, они даже не заговаривали о том, когда же у нас заведутся какие–то сбережения. В первые вечера мы впятером сидели у очага Амбертонов: Тома дремал, Доминик размышляла, я слушал, миссис Амбертон говорила, а мистер Амбертон беспрестанно кашлял, сплевывал в очаг и шумно прикладывался к бутылке виски; наши хозяева рассказали нам о себе многое, и в первую очередь — о том, как они поженились. Я чувствовал, что мы трое становимся им заменой их собственных детей: понял я это по тому, как они смотрели на нас, особенно на Тома, как им нравилось заботиться о нас — и к своему изумлению, я понимал, что мне это приятно. Я никогда не знал, каково это — жить в крепкой, счастливой семье, и недолгое время, что мы провели в Клеткли, возможно, было тем единственным семейным счастьем, что я познал за всю мою затянувшуюся жизнь.
— Отец миссис Амбертон не хотел, чтобы она за меня выходила, — как–то вечером рассказал нам мистер Амбертон. — Он о себе мнил, понимаешь, и ничего не вышло.
— Все равно он был хороший человек, мой отец, — встряла его жена.
— Может, он и был хороший человек, дорогая моя, но у него были слишком возвышенные устремления для того, кто провел бо́льшую часть жизни в коровнике, и ему лишь под конец посчастливилось разжиться кое–какими деньжатами, — он был уже в возрасте, когда получил наследство от той старой тетушки из Корнуолла.
— От моей двоюродной бабушки Милдред, — пояснила миссис Амбертон. — Она всю жизнь прожила одна и никогда не меняла одежду. Всегда ходила в черном платье и ярко–красных туфлях, а в обществе надевала перчатки. Поговаривали, у нее немного помешалось в голове из–за какого–то горя, пережитого в молодости, но я всегда считала, что ей просто нравится быть в центре внимания, чего бы это не стоило.
— Так или иначе, она оставила деньги отцу моей миссис, — продолжал ее супруг. — И после этого он принялся строить из себя знатного господина. «Как именно, — спросил он меня в тот вечер, когда я пришел просить у него руки миссис Амбертон, — как вы намереваетесь обеспечить моей дочери существование, к которому она привыкла? Ведь вы только вступаете в жизнь». Ну, разумеется, я поведал ему о своих планах — я тогда собирался заняться строительством в Лондоне, на этом можно было недурно заработать, — и он принялся фыркать носом, точно я воздух испортил, а я ничего такого не делал, и заявил, что он не считает меня подходящей партией — мне, дескать, лучше подыскать себе кого–нибудь еще, или прийти снова, когда мои виды на будущее улучшатся.
