— Досадно, — кивнул Жорж.
— А что ты нормальный, Генка, я понял, когда ты заместо меня играть начал, — сказал Зёзик, — не дал представлению сорваться. Наш человек!
И, видя, недоумение Гришки (его тогда не было с нами), пояснил:
— Живот прихватило у меня, а Нюрка фигуры как раз делать должна была. А меня скрутило — ужас. Я в лесок убежал, так Генка сыграл вместо меня.
— А где ты играть выучился, Генка? — спросил Жорж.
— Да отец учителя музыки нанимал немного, — отмазался я.
— Так что, Генка, идёшь с нами? — переспросил Гришка. — Тебе же в школу можно и завтра с утра. Кто там знать будет, когда мы вернулись.
И я согласился. Две недели с хвостиком, что я здесь — веду постоянную борьбу за существование. Еще и призраки все эти. Хоть вкусно наемся и потанцую.
И мы двинулись.
Гришка свистнул извозчика и тот лихо домчал нас в ресторан.
Обстановка там разительно отличалась от той, что я наблюдал все эти две недели в агитбригаде и в школе. На застеленной солдатским сукном эстраде под гирляндой из можжевельника и белых лилий лабухи наяривали попурри из разных песенок. Было шумно, звякали графинчики, столовые приборы, рюмки. Слышался смех, гул голосов. Официанты метались, как угорелые, таскали груженные горячим подносы, обратно — посуду. Опять подносы, подносы…
— Вакханалия! Богема! Обожаю! — подмигнул мне Зёзик, блестя глазами.
Все столики были заняты. Гришка что-то шепнул подбежавшему вертлявому официанту с лихо закрученными усами, и я увидел, как купюра ловко исчезает в складках его одежды. Нас провели к одному из столиков, который, словно по мановению волшебной палочки, оказался неожиданно свободным.
— Что изволите-с? — прогнулся официант в надежде на щедрые чаевые.
— Водки графинчик! Горячего! Мяса! Шницель! — заказал Гришка и, взглянув на меня, добавил, — пирожных и шампанского. У вас же есть шампанское? Он просто мал ещё водку пить.
— Есть брют, — склонил голову официант.
— Кислятина, — фыркнул Жорж.
— Брют сойдёт, — торопливо сказал я.
— О! Слышали⁈ Наш человек! — захохотал Гришка и подмигнул черноокой девице за соседним столиком с истомлённо-порочным лицом и в такой короткой юбке, что было видно резинки от фильдеперсовых чулок.
— Мигом будет! — сообщил официант и упорхнул прочь.
А тем временем на эстраде появился толстый старик в старомодном сюртуке, с бабочкой и моноклем. Он сел за дребезжащий рояль и начал наигрывать что-то дробно-разухабистое. Через миг на сцену взобралась толстая, слегка потасканная женщина, сильно напудренная и с ярко подведёнными глазами и ртом. Одёрнув короткое по моде платье, она выпятила оплывшую грудь и с лихим разухабистым надрывом запела:
— Купите бублики!
Горячи бублики!
Народ заревел от восторга. Принялись кто подпевать, кто притопывать в такт. Как раз в этот момент официант принёс нам заказ…
Додумать я не успел: замерцал свет и в изоляторе появился возбуждённый Енох:
— Генка! Ты не представляешь!
Глава 21
— Ну что? Что там было? — вскинулся я.
— Хорошо, что я остался! — замерцал Енох, — ты представляешь, Генка, этот твой заведующий, как только ты ушел, сразу начал писать записку!
— И что там? — поторопил набивающего себе цену Еноха я.
— Суть записки дословно такая: «Он сегодня вернулся в город».
— Ого, — сказал я, — и что?
— Не знаю, — пожал костлявыми плечами призрак, — потом он встал и ушел с этой запиской, а я так далеко от тебя отлететь не могу. Пришлось возвращаться.
— Угум-с, — глубокомысленно сказал я и задумался.
— Что угумс? — замерцал Енох. — Что угумс, Генка?
— Всё ясно, — пояснил я, хотя самому было ни черта не ясно.
— Ты знаешь, кто это?
Я отрицательно покачал головой. То, что заведующий что-то затевает, было понятно с самого начала. Вот только что и с какой целью? Что ему нужно от пятнадцатилетнего двоечника?
— Сегодня вторник, — вкрадчиво напомнил Енох.
— Знаю, — нахмурился я.
Я уже себя корил, надо было тогда сдержаться. В результате сижу в изоляторе, а у меня сегодня встреча с дядей Колей. Не знаю, кто это, но сходить бы надо. Раз уж я попал в тело Генки, то не стоит отмахиваться от его прошлого и всего, что связано с ним.
— Тебя сегодня точно не выпустят, — проворчал Енох.
— Знаю, — повторил я.
— И что ты будешь делать? — не унимался Енох.
— Надо попасть в город, — сказал я.
— Как? — вытаращился на меня Енох, — вообще-то ты заперт в изоляторе на висячий замок, выйти отсюда не можешь. А выпускать тебя явно не собираются. Дня три точно будешь сидеть здесь, пока заведующий не разберется с той запиской.
— Ну да, ты прав, — кивнул я и задумался, — так, ужин у нас через четыре часа, полдник мне однозначно не положен. Значит, всё это время меня не тронут.
— И что?
— А то, я вполне могу отлучиться в город, и никто не заметит.
— И как же ты отсюда выберешься? — ехидно спросил Енох. — Вообще-то дверь заперта, а через стены проходить ты не можешь.
— Не могу, — покладисто согласился я. — Поэтому выйду через окно.
— Оно забито, вообще-то, если ты не заметил, — голос Еноха сочился ядом, словно тюбетейка Тамерлана.
Я подошел к окну и осмотрел его. Енох был абсолютно прав — окно было практически монолитным, выдавать стекло не получилось бы — от многочисленных слоёв краски оно накрепко сцементировалось.
— Ну вот, я же говорил! — ехидно осклабился Енох. — будешь сидеть тут три дня. А дядя Коля, кто бы он ни был, тебя не дождется.
— Не мешай, Чапай будет думать, — цыкнул я на призрак.
— Кто такой Чапай?
— Заткнись, говорю!
— Поду-у-умаешь, — обиделся Енох и исчез.
Вот и хорошо, хоть спокойно подумаю.
Я осмотрел помещение. За шкафом находилась еще одна дверца. Я толкнул её — открыто. В небольшой, примерно два на три метра комнатке в полу был слив, рядом стоял таз с водой. Ага. Туалет и ванная. А я-то думал, как здесь справлять гигиенические процедуры. Хотя удивительно, ведь почти во всех зданиях удобства были во дворе.
Ни окон, ни дверей в помещении не было.
Чёрт!
От такой досады я пнул ни в чем неповинный таз, расплескав драгоценную воду, и вернулся обратно. Время шло, а вариантов не было.
Я окончательно рассердился и плюхнулся на кровать. Которая жалобно скрипнула под моим весом. Я уставился на потолок и вдруг увидел на нём небольшой люк. Первоначально я его не заметил, так как доски были забелены известью и практически не отличались от потолка.
Конечно! Выход на чердак был в каждом здании, даже таком небольшом. Меня буквально сдуло с кровати. Я подпрыгнул и толкнул люк рукой, он чуть поддался.
Не заперто!
Теперь встал вопрос, как мне туда забраться? Эх, сюда бы чердачную лестницу! Я хотел подтянуть кровать, но смысла не было — она оказалась низкой и спинки были совсем маленькие и хлипкие. А вот шкаф я, поднатужившись, таки сдвинул и довольно легко взобрался наверх. Крышка поддалась и уже через мгновение надо мной зиял провал чердака, откуда явственно потянуло сквознячком.
— Ты возвращаться разве не собираешься? — Енох материализовался так внезапно, что я чуть не рухнул обратно на пол, чудом удержавшись в проеме люка.
— Напугал! — буркнул я и подтянулся наверх.
— Не собираешься? — назойливо повторил Енох.
— До ужина успею, — отрезал я, осматривая пыльный, пропахший мышами чердак.
— А если они придут и увидят, что тебя нету? — не сдавался Енох.
— Так здесь останешься ты и отведёшь глаза, — решил я.
— Я могу отвести глаза от предмета, чтобы его не заметили, — возмутился Енох, — а наоборот — не могу.
— Так учись, — ответил я.
— Генка, ну возьми меня с собой! — замерцал Енох, — вдруг там моя помощь нужна будет?
— Да какая там помощь? — поморщился я чихнул от пыли, — а здесь вот мог бы и помочь. Если не глаза отвести, то хоть послушать, что к чему.
— Ну, Генка… — заканючил Енох.
Но я был непреклонен и оставил дощечку на чердаке, аккуратно пристроив её у стенки. Енох надулся и исчез.
Как обычно, впрочем.
Примерно через час я уже торопливо шагал по сбитой веками брусчатке узенького переулка города N. До парка можно было добраться быстрее, но для этого нужно идти по центральной улице, а палиться не хотелось — вдруг кого-то из воспитанников или воспитателей встречу.
Площадь, где находился Горпрофсовет была довольно-таки суетливая, ведь там были расположены еще и другие госучреждения, жокей-клуб (на самом деле примитивное казино) и парочка питейных заведений от Нарпита попроще. Пёстрая толпа, состоящая из смеси всех сортов человечества — спекулянтов, пролетариев, нэпманов, конторщиков, уличных торговцев, фабрично-заводских рабочих, извозчиков, советских служащих
