Книга Имидж старой девы - Елена Арсеньева

Тот ветер, который подшутил со мной на улице Шо-ша, успелизмениться, пока я путешествовала подземкой до станции «Порт-де-Клинанкур».Теперь это был не веселый озорник (пусть с весьма своеобразным чувствомюмора!), а назойливый, злобный пакостник. Всю дорогу от метро до Блошиногорынка я бежала, согнувшись и прикрывая лицо: навстречу так и свистело, апоцеловаться еще с одной газетой мне сегодня не хотелось. Бежала я в общемпотоке одинаково согнувшихся, одинаково прячущихся от ветра людей. Изредкаразгибалась, поднимала голову, но видела вокруг лишь стены некоего вещевогокоридора. Сбывшийся кошмарный сон про общество всеобщего потребления, осуществленнаямечта эпохи тотального дефицита: вокруг вздымаются холмы джинсов, наваленыкурганы курток, громоздятся стены обувных коробок, удушающе благоухают моря иокеаны парфюмерии – все жуткого качества, но все очень дешевое и всего МНОГО!

«Ничего не понимаю! – сердито пыхтела я в рукав куртки,которым прикрывала лицо. – Или Морис что-то перепутал? Где же антиквариат? Гдеценности минувших эпох? Где Мекка коллекционеров всего мира? Это какой-тогипертрофированный Алексеевский рынок, телепортированный из Нижнего Новгорода иумноженный на пятьсот, а то и на тысячу, только и всего! А холодина какая!»

Вспомнилась иллюстрация из книги карикатур Бидструпа [11]:около забора несколько причудливо одетых людей развели костер и греют руки,поодаль навалены зеркала, картины, какие-то кресла в стиле ампир или рококо,сроду мне их не различить, а еще стоят корзинки со щенками и котятами, спопугаями и морскими свинками. Я эту картинку еще в детстве видела, у тетушкиЭлинор. Дословно не помню, что там было написано, но смысл состоял в том, чтона Блошином рынке весь товар с блохами, от собак до антикварных кресел. Большевсего меня, впрочем, тогда поразил костер. Я сочла его художественнымпреувеличением. Париж представлялся мне южным городом, жарким, чуть ли несубтропиками. А сейчас я думаю, что было бы очень недурно развести костерчик изполовины навезенного сюда барахла. Сколько народу могло бы согреться! Ведь и всамом деле кругом – сущее барахло.

Не могу больше видеть это убожество и пытаюсь найти пути кбегству. Сзади и спереди – всюду однообразная людская масса. А это что? Назаборе висит загадочная вывеска «Marché aux Vernaison». Марше-о-Вернэзон?Ну так и марше́ туда, это всяко лучше, чем барахолка. Под вывескойоткрытая калиточка… Улучив момент, когда прерывается встречный поток, ныряю впервый попавшийся просвет между выставкой линялых джинсов и грубых, словнокандалы, кроссовок, влетаю в калиточку – и оказываюсь совсем в другом мире.

Множество простеньких одноэтажных домишек, увитых плющом идиким виноградом, образуют узкие улочки. В домишках окон нет, но все дверираспахнуты настежь, и можно увидеть их роскошную обстановку. Роскошную, ностранную… Например, в одном доме бесчисленное количество люстр. В другом –кресел и изящных столиков для ламп. В третьем – этих самых ламп несчетно, все вшелковых абажурах, с воланами и бахромой, с оборочками, кружевами,металлическими и стеклянными висюльками, в лентах, бантах и бантиках, ножки уних бронзовые, фарфоровые, круглые, овальные, просто столбики и какие-тобезумные фигуры, и даже многофигурные любовные сцены… А вот домик, от пола допотолка заваленный коврами. А вот сплошные каменные статуи, причем все какие-тогреко-римские легионеры, а может, императоры, кто их разберет. Их торсы, бюсты,отдельно взятые головы… Мамаево побоище! А здесь – этажерки и ширмы, а такжеэтажерочки и ширмочки. Там – оконные рамы, ставни, двери, части каменных идеревянных оград. Здесь – россыпи стеклянных украшений. Там – залежи старинногошитья, столового белья, блузок ручной вышивки…

«Так ведь это я на Блошином рынке! Я попала-таки на него!» –доезжает до меня наконец, и начинается блужданье по улицам этого города чудес.Домишки – вовсе не домишки, а что-то типа гаражей или даже фургонов, снятых сколес и поставленных на землю. Это лавки антикваров! Некоторые, конечно, языкне поворачивается назвать иначе как лавками старьевщиков… А впрочем, что такоеантиквар, как не продавец всякого старья? Но слово «древность» звучит куда какблагозвучней!

Сначала я останавливаюсь около каждой лавки, рассматриваювсе досконально, млея от восторга… но уже совсем скоро просто брожу бесцельно сулицы на улицу, потому что здесь, как в музее, мгновенно устаешь и теряешьвсякое соображение. Ни взгляд, ни разум уже не воспринимает изобилия окружающейкрасоты, но оторваться от нее невозможно. В отличие от выхолощенной музейнойроскоши, сокровища Блошиного рынка одушевлены, в них живет неумирающий духпрошлого, ведь с каждой вещью была связана чья-то жизнь, и аромат этих угасшихжизней так и реет над рынком, словно шелестящий, шелковый запах иммортелей,различимый лишь самым тонким чутьем…

Иммортели, между прочим, это то же, что бессмертники. Нокакое слово! Фантастика, что за слово! Жуть и очарование.

Вот в этой смеси несочетаемых состояний я и пребываю, покаброжу по Марше-о-Вернэзон. Оказывается, это только один из рынков, составляющихвесь огромный Марше-о-Пюс. Еще я видела Marché aux Dauphine,Марше-о-Дофин, но он мне не понравился, там все как-то по-музейному выхолощено.Интересны только книжные развалы и россыпи гравюр и рисунков, но скоро я сновавозвращаюсь на очаровательный Марше-о-Вернэзон и брожу по нему среди множествапосетителей. Все движутся медленно, нога за ногу, у всех осоловелые глаза иотрешенное выражение лица. Наверное, и я выгляжу так же,сумасшедше-сомнамбулически.

Вдруг различаю позади себя какое-то монотонное бурчание.Настойчивое, как жужжанье осенней мухи.

Прислушиваюсь. Различаю только отдельные слова:

– Красота… не могу… умереть можно… нет, это простоневыносимо… я хочу, хочу ее…

У меня холодеет спина. Помню, вот так же однажды шла поаллейке Театрального сквера в Нижнем, а сзади пристроился какой-то придурок,страдающий от вынужденного воздержания. Он бормотал всякие кретинские словечкивроде этих, а сам в то время… ну, вы понимаете. Я тогда была девушка совсеммолодая и невинная не только телом, но и душой: взяла, дура, да и обернулась.Увиденного мне надолго хватило! Именно тогда моя робость перед мужчинамипревратилась в настоящую фобию. Треклятая близняшка уверяла, что вышибить этотклин можно только таким же клином. Ну, ей виднее, она у нас в деле вышибанияклиньев большо-ой специалист! В смысле, большая специалистка.

Как всегда, при воспоминании о сестрице с ее воинствующийсексапильностью настроение у меня портится. Да еще этот недотраханныйэксгибиционист в кильватере все бормочет да бормочет про свои знойные чувства!