ты остаешься один на один с отцом, обезумевшим от предательства любимого сына. Ты остаешься с монстром. Да, да, твой отец был монстром. Жизнь только совсем чуть-чуть его подтолкнула, чтобы его спрятанная сущность выползла наружу, как подземное гигантское существо, пожирающее все вокруг. Тебе уже страшно? Я думаю, да. Только вообрази свою безысходность и отчаяние. Твой отец в приступах неконтролируемого гнева начинает избивать тебя. Ты все чаще убегаешь к Бахмену, но однажды отец забивает несчастного старика, стремившегося защитить тебя. Ты ищешь помощи у грузина, но у него столько своих забот и детей, что ему не до тебя, тем более, твой отец грозит ему, что переломает ноги его детям, если он вздумает вмешаться. Что остается ему? Правильно, он бежит. Бежит в очередной раз с плохого места, где вся его семья в очередной раз не находит себе счастливого приюта. И несчастный грузин догадывается, но боится себе признаться, что в этом виноват только он. Ведь на нем лежит страшный груз вины. Вернемся к тебе. Твой отец будет избивать тебя до тех пор, пока однажды ты в возрасте пятнадцати лет, не выбежишь в холмы, пытаясь спастись от него. И там, в холмах, лежа на траве, ты начнешь выплевывать свои отбитые легкие и захлебнешься от крови… Вот такая тебе предназначалась жизнь, Иларий. Не радужная, да?
Он, не отрываясь, наблюдал за моим лицом, а я еле сдерживал себя, чтобы не убежать прочь: слишком ярко я представил картину, описанную им, и самым страшным было то, что я верил ему: он не лгал. Какой-то холодный ветер пробрался под мою одежду, и меня охватила мелкая дрожь. К горлу подступила тошнота.
– Кстати, ты помнишь ту девочку, Марию? – он выжидающе посмотрел на меня. – Наверное, тебе будет интересно узнать, что же ее ожидало? У нее все проще, чем у тебя: она не доживает и до пятнадцати, и даже до Рождества того года. Ее в пьяном бешенстве забивают до смерти отец с мачехой за то, что она так и не смогла успокоить своих братишек, которые, зная, как достанется сестре, специально разбудили родителей. Забавно, да? До чего жестокими бывают люди. Но, – он поднял свой крючковатый палец вверх, – как ты знаешь, ее спас твой брат, – он замолчал, добродушно улыбаясь, будто только что рассказал забавную историю. – Так и подумай, Иларий, неужели, зная все это, ты считаешь, что я злее и хуже, чем люди? – он встал из-за стола. – Мне пора, я уже и так засиделся. Скоро у меня будет работа, обожаю ее, – он подмигнул мне и вышел из столовой, которая вновь будто ожила, наполнившись шумом столовых приборов, звоном бокалов, запахом еды, движением жующих челюстей и шуршанием салфеток.
Какое-то время я пребывал в оцепенении.
– Иларий, что с тобой? Ты плачешь? – спросила Лана, трогая меня за руку.
– А? Плачу? – я коснулся онемевшей щеки, и она была мокрая: по моим щекам стекали слезы. – Ерунда, что-то взгрустнулось… Он ушел?
– Кто ушел?
– Дядюшка Кир.
– Дядюшка Кир? О чем ты говоришь? – она непонимающе посмотрела на меня.
– Ваш родственник, дядюшка Кир, он только что сидел рядом с тобой.
Лана посмотрела на пустой стул, потом на брата.
– Герман здесь рядом с нами кто-то сидел?
Он отрицательно покачал головой.
– Что? Ты же видел его? – воскликнул я.
– Нет, я никого не видел, – он вспыхнул и спешно вышел из столовой.
– Да, что с тобой, Иларий? Ты бредишь? Ты такой странный! – возмутилась Лана.
– Да, наверное, я странный, – внезапно на меня обрушилось вселенское безразличие. Все вокруг стало бессмысленным и глупым. – Мне нужно выйти, я страшно хочу есть.
– Это видно, – хмыкнула она и, сообщив всем, что мы хотим покинуть обед, чтобы побеседовать наедине, легонько подхватила меня под локоть, и мы вышли из столовой.
7
По пути на кухню мы увидели Германа, выходящего из комнаты. Он тоже нас заметил и попытался скрыться, но я окрикнул его:
– Герман, подожди! Мне нужно с тобой поговорить, это серьезно!
Несмотря на обманчиво взрослый внешний вид, он оказался еще совсем ребенком: заупрямился и заладил, что не хочет со мной разговаривать.
– Мне все равно, хочешь ты разговаривать или нет! – выкрикнул я, разозлившись и вплотную приблизившись к нему, чтобы Лана не могла слышать, тихо предупредил: – Я могу вообще не вмешиваться во все это, но тогда тебе придется отвечать за всю свою семью. А если ты сейчас же не прекратишь вести себя, как упрямый осел, то, поверь мне, этой ночью случится страшное. И ты знаешь, о ком я говорю. Если ты не хочешь беды, то тебе лучше поговорить со мной.
Герман ошалело посмотрел на меня и робко кивнул.
– Лана тоже должна будет слышать наш разговор, – сказал я. – Только сначала я хочу поесть, иначе умру от голода.
На кухне мы оказались одни. Лана довольно потерла руки и, подняв крышку сковороды, стоявшей на столе, заглянула внутрь:
– Ммм… тушеная крольчатина. Если бы маменька узнала, что я совсем не придерживаюсь диеты, которую она прописала мне, она упала бы в обморок, а то, как же, кому я нужна буду бедной и толстой? – она взяла руками один кусочек мяса и, облизывая пальцы, с наслаждением съела его. – Ну что смотрите, давайте приступайте, – она уступила место и начала заглядывать в другие кастрюли и сковородки. – Так, тут овощи, тут у нас салат… О, вот, что мне нужно! Рулетики с сыром, обожаю их…
На некоторое время мы все затихли. Я набросился на мясо так, будто уже много лет не ел. Мясо было восхитительным, нежным, мягким и сочным, сдобренным ароматными приправами.
– Так о чем ты хотел со мной поговорить? – вдруг Герман сам задал вопрос, с каким-то испугом поглядывая на меня.
– А, поговорить… – промямлил я, прожевывая кусок. – Да, надо бы поговорить. Для начала не хочешь признаться, что ты слышал мой разговор с ним?
Герман смутился, наклонил голову, спрятав глаза, и носком туфли начал ковырять паркет.
– Да, я слышал, – наконец признался он.
– О, я так рад, что ты слышал, – внезапно на меня нашло смешливое настроение. – Это облегчает дело… Лана, рулетиками со мной не поделишься?
Лана захихикала и, взяв блюдо, жеманничая, поднесла ко мне, сделав реверанс.
– Как прикажите, сударь.
– Сударыня, вы так любезны! – воскликнул я, театрально расшаркиваясь перед ней. – Дивные рулетики от прекрасной девы, самой красивой и необычайно умной!
– Я обязательно передам ваше восхищение моей кухарке! – она еще сильнее захихикала.
– Передайте ей еще мой горячий поцелуй! – я попытался притянуть
