его следы. Прежде чем приступить к камланию, заклинатель расспрашивает подробно, при каких обстоятельствах потерялся олень, когда и где это случилось, не подозревает ли самоед кого-нибудь в краже и т. д. Понемногу из расспросов у него образуется определенное мнение, и когда тадибей приходит в экстаз, то ему кажется, что тадебций высказывает это мнение и дает ему возможность разрешить вопрос. Глубокое знание несложной жизни соплеменников, привычка своеобразно логическим путем разъяснять темные дела, особые дарования – все это дает возможность прозорливцу отгадывать и удовлетворять требованиям глубоко верующих дикарей.
Кастрен описывает подробно врачевание тадибеев. Когда кто-нибудь из самоедов заболеет, то, несмотря на крайнюю опасность, лечение начинается только с появлением первой утренней зари. В продолжение всей ночи шаман беседует со своими духами. Если захворавший к утру почувствует себя несколько лучше, то кудесник может взяться за бубен и начать дело, в противном случае нужно ждать седьмой утренней зари. Если и к этому сроку не замечается облегчения, то тадибей объявляет больного неизлечимым и даже не пытается его врачевать. В случае благоприятных признаков заклинатель вопрошает своего пациента, не известно ли ему какое-нибудь лицо, которое могло бы ему наслать эту болезнь. Долго расспрашивает кудесник, узнает, с кем подрался пациент, с кем был в ссоре, и, только исследовав причину болезни, вопросив об ней тадебция, если сам больной не мог ничего сообщить, тадибей решается приступить к врачеванию. Когда немощь наслана высшим божеством, самоедский шаман не решается противодействовать его постановлениям и вступает в борьбу только с болезнью, происшедшей от злых людей. Он просит тогда служебного духа оказать свою поддержку. Виновник страданий самоеда, призвавшего на помощь тадибея, сам заболевает. В одной песне, переданной Кастреном, шаман посылает сначала тадебция за помощью к Нуму. «Не покидай больного, – говорит он духу, – вознесись к божеству и проси его о помощи». Тадебций исполняет приказание, но возвращается с ответом, что Нум не дал своего слова, не обещал помощи. Тадибей начинает тогда упрашивать самого духа помочь больному, но тот возражает: «Как я могу помочь? Я ниже Нума и не могу доставить никакого облегчения». Заклинатель продолжает упрашивать, чтобы тадебций опять вознесся и убедил Нума доставить спасение. Дух требует, чтобы сам прорицатель совершил это путешествие. Тадибей не соглашается. «Я не могу достигнуть до жилища Нума, – заявляет кудесник, – он находится слишком далеко от меня; если бы я мог сам приблизиться к нему, то сделал бы это, не обращаясь к тебе с просьбой. Так как я не могу приблизиться к Нуму, то иди ты к нему». Тадебций склоняется и говорит: «Я пойду ради тебя, но божество беспрестанно меня бранит и говорит, что не даст никакого слова», и т. д.[414] Для испытания своей способности к излечению больного, кроме расспросов, тадибеи подвергают себя различным истязаниям. Истязания эти описаны совершенно одинаковым образом в приведенном выше рассказе о камлании, сообщенном англичанином Джонсоном и у Иславина. Если тадибей выйдет из этого испытания цел и невредим, то это служит доказательством, что высшая сила овладела им, и тогда успех лечения несомненен[415].
Внутренние болезни происходят часто, по мнению самоедов, оттого, что в животе завелся червь. Чтобы отыскать место, где скрывается причина недуга, по животу водят божком с острым носиком, пока не найдут больное место. После этого шаман прикладывается губами и делает вид, будто призывает червя, потом высасывает его и, вынув изо рта, показывает излеченному[416]. Лепехин говорит, что тадибеи болезнь наружную вынимают зубами, а внутреннюю, «подобную червяку, движение имеющему», вынимают руками, разрезая тело ножом[417].
Самоедские шаманы, по-видимому, не делятся на черных и белых, как мы это видели у бурят; служащие им духи не распадаются на злых и добрых, но делают, смотря по обстоятельствам, то добро, то зло[418]. Вера в шаманов и их чудесную силу безгранична среди самоедов, и влияние кудесников весьма значительно. Это большей частью самые плутоватые и самые толковые изо всего племени. Тадибеями могут быть и мужчины, и женщины[419].
Что касается убежденности самоедских шаманов, то показания лиц, встречавшихся с ними и видевших их чудеса, разноречивы. Так, г-н Максимов убежден, что во всех случаях тадибей является обманщиком, ловко пользующимся простодушием земляков и морочащим их для того, чтобы добыть водки. Во время камлания перед русским путешественником прорицатель был немного навеселе, и г-н Максимов мог прочитать в его лице плутоватую улыбку, заметить предательское подергивание левого глаза[420]. Кастрен утверждает, что тадибей вполне верит в чудесное происхождение вещих изречений, исходящих из уст созданного его воображением тадебция. Доказательством правдивости тадибеев служат спокойный, проникнутый религиозностью тон и полное согласие всех показаний кудесников, с которыми беседовал знаменитый финляндский ученый. Тадибеи, заявляет он, весьма часто признаются, что не могут призвать тадебция или же призванный дух не дает удовлетворительных ответов. Это случается даже тогда, когда шаман мог бы сочинить любой ответ. И. И. Максимов и Кастрен, несмотря на кажущееся их противоречие, совершенно правы. Если бы тадибеи были только простыми обманщиками, то в те времена, когда самоедский народ не подвергался влиянию других соседних религий, нужно было бы предложить, что кудесники не разделяли религиозных верований своих соплеменников и среди дикарей, погруженных в суеверие, были какими-то рационалистами, стоявшими совершенно вне миросозерцания остальных самоедов. Подобное толкование не может быть признано научным, и Кастрен верно анализирует душевное состояние тадибеев, обманывающих и других, и себя. Когда самоедское племя пришло в соприкосновение с народами высшей культуры, исповедующими христианство, то прежняя грубая, наивная вера должна была пошатнуться; шаманство стало вырождаться, и новейшие тадибеи, особенно в последнее время, как люди, одаренные более сильными умственными способностями, приблизились к тому типу искусных обманщиков и эксплуататоров, который так талантливо охарактеризован г-ном Максимовым.
Лопари настоящего времени почти не сохранили ничего от прежних своих языческих верований. Шаманство у них может только по книгам быть изучаемо; у писателей XVII и XVIII ст. сохранилось довольно много интересных фактов, относящихся к религиозным воззрениям норвежских и шведских лопарей. Относительно лопарей русских мы подобных исторических свидетельств имеем очень мало, и сведения о старинных лопарских шаманах приходится почерпать из источников чисто скандинавских и вообще иностранных; зато у наших лопарей сохранились некоторые слабые переживания некогда могущественного шаманства. Немецкий ученый XVII столетия Иоанн Шеффер издал на латинском языке в 1674 г. сочинение о Лапландии и ее жителях. В этом труде собран богатый материал, извлеченный из сочинений скандинавских путешественников и исследователей, относящийся преимущественно к этнографии шведских лопарей. Для норвежских главным источником служит работа датского юриста
