пошла проверять самых маленьких, оставив старших на сестру. Поняла, что если их не напоить, то они тоже отправятся за дедулей. В течении прошлой ночи лишь три ребенка хорошенько пропотели и сейчас выглядели немного лучше. Дала им горький отвар, но видимо они очень сильно пить хотели — проглотили не поморщившись. Подумала о еде, но накормить их кашей не получится.
Надо попробовать.
Взяла небольшую порцию наваристой крупы. Добавила туда кипяченую воду с сахаром, пропустила сквозь сито. Получился жиденький сладкий кисель. По маленькой капельке стала спаивать жижу ослабленным детям. Три ребенка даже глотать пытались, что несомненно меня радовало, а вот четвертая девочка...
— Веда, а ты хорошая ведьма? — откуда-то передо мной появилась одна из старших девочек.
Я вчера со всеми знакомилась. А у этой глаза приметные — зеленые и волос русый. Как же ее зовут?
— Была бы плохой, заманила бы всех и съела, — шутливо клацнула зубами, растирая едва живую малютку на своих руках.
— Сестрица Зоря сказала, что боги тебя слышат, — она подсела ближе и стала повторять за мной. — Интересно, что они говорят? Наш бог молчит. Но мама продолжала ходить в церковь, да же когда папу из деревни забрали.
Ей интересно? Или она пытается занять себя чем-то?
Дети пришли не избалованные. Старшие все время помогают. И готовят, и младших кормят, и играют с ними, и даже за водой бегают для бани. Они сами распределились на группки и начали ходить за взрослыми. Хотя, сестры всего на два года старше некоторых "младших" .
— Мои боги говорят. Каждый в свое время, — я опустила взгляд и вновь попыталась влить навар. — Сейчас властвуют те кто и говорить не любит, и от людей лишь предательство видел.
— А живут твои боги где? — забавная девочка не отстает. Детей пеленает так споро, будто у самой уже семеро.
— Мара — богиня перерождения и нового начала, живет за рекой Смородиной. Пройти к ней можно лишь через Калинов мост. Сторожит ее чертоги трехглавый змий.
— А у богов есть мамы и папы? — отчего она пристала? И смотрит так завороженно, будто я ей сказ сказываю.
— Морена дочь Велеса и богини Лады, — подозрительно разглядываю прибавившихся к нашей беседе девочек.
— А это тоже плохие боги? — писклявый охрипший голосок раздался из небольшой толпы.
— Нет хороших или плохих богов. У каждого из них есть свое предназначение в которое они вкладывают силы.
— Но Мара ведь убивает!
Детские пытливые умы... и ведь не объяснишь им, как взрослым. И прогонять не хочется. В это мгновение я боюсь тишины. Одиночество меня раздавит, вырвет свет надежды, который помогает мне держаться. У меня на руках живая тряпичная кукла, которую я скоро могу отдать огню. Мое сердце материнское не выдержит этого.
— Мара берет человеческую душу, чистит ее от тяжких мыслей и несет в следующее живое существо. Сейчас я — женщина, человек, а после смерти могу стать лошадью, — попыталась объяснить что такое перерождение.
— И как вы будете жить тогда? Лошадь тоже будет колдовать? А голова у вас та же останется? — посыпались вопросы со всех сторон.
— Ой, а у меня дома кошка жила дюже умная! Знала, когда и куда можно пойти посидеть и где покормят, и к младшим мурлыкать приходила.
— А у меня во дворе петух сам на кладки яиц показывал!
— А я... А у меня... А вот...
Защебетали резвые птички, позабыв о своем недуге. Такой гомон в тереме поднялся, что две старушки проснулись. Но они не ругали детей, а засмеялись.
Мне самой на душе легче стало, будто я дышать вновь научилась.
— Веда, — отвлекла меня Зоря. — Ты хотела к золотарю идти. Он проснулся.
Отдаю детей на попечение сестрицы и с тяжелым сердцем направляюсь в предбанник, в котором разместили глупца.
Идти тяжело. Еще тяжелее нести нужные мне инструменты и настойку. Сердце трепещет, будто пойманная в силки птичка.
Смогу ли я сделать, то о чем задумала? Хватит ли у меня духа?
А на улице дети бегают. Пацаны в снежки играют — всю душу на распашку. Совсем недавно от жара сгорали, а сейчас вообще забыли о хвори. Младшие за старшими хвостом бегают. Стены снежные возводят за углы терема прячутся. Писк, визг, ор, смех — ожил закуток, который под смерть был отдан.
Набралась смелость и задора в этой канители и на порог бани взошла. А там Сморняна крутится. То тарелку подаст с водой, дескать кормить больше нельзя. То умыться предложит, а потом наблюдает, как золотарь ловко это делает. Он к ней и руками тянется и языком красиво чешет.
Стоило мне на пороге показаться, как его говор стих. Смотрит на меня, как на волка, забредшего в курятник.
— Вы готовы? — нечего откладывать то, что все равно произойдет.
— Помолись перед моей операцией! Так как все христиане молятся! — прорычал мужчина.
— Лан, прекращай. Она помочь хочет, — подошла к нему Сморняна и положила свою руку на его плечо.
Эта женщина меня все больше удивляет. Меня не боится. Готова поддержать то, что все церковники запрещают — лезть к телу человека. Еще и этого вояку смогла приручить.
— Я помолюсь, пока Сморняна будет все готовить.
Отдала женщине свои инструменты и посмотрела на полутьму комнаты. Надо молиться лику божьему, но здесь ни одной иконы. Да и у меня нигде такого нет.
Но все равно, встала в углу на колени. Сложила ладони и начала молится вслух. Если это успокоит моего пациента, то я готова говорить все что можно. Не закончив свою молитву, меня позвала Сморняна.
— Веда, он спит, — повернулась к ней. — Я ему это дала.
Да, это что нужно. Теперь, у меня есть время на операцию.
— Моемся. Пока солнце не село надо закончить хотя бы одну ногу.
Если бы меня спросили, смогу ли я сделать все правильно, то получили бы отрицательный ответ. Мне было страшно. Руки дрожали. Но стоило мне встать к огромному столу и увидеть синюю ногу, которая на глазах разваливалась...
— Надо жгут наложить выше разреза, — со мной "рядом" встал отец. — Покажем все что можем, Солнышко?
— Да, — улыбнулась я и уверенно взяла в руки нож.
Вечером я вышла из предбанника и взглянула на морозное небо. Миллиарды звезд безмолвно посылали
