посвященной Ивану Грозному. Но я хотел бы только указать, что вполне охватить значение 60-70-х гг. можно только в случае тщательного учета явлений предшествующих и последующих, чтобы не создалось несколько одностороннего впечатления… Вопрос, который, конечно, живее всего захватил, который нашел отражение в выступлениях В.И. Пичета и Ю.В. Готье, – это вопрос об отношении к иностранным источникам. Тут указывалось, какое значение имел доклад, который мы прослушали, и который шаг за шагом дает отдельные суждения и подробные высказывания Штадена, на основании которых можно составить совершенно определенное впечатление о большой односторонности и тенденциозности этого рода источников.
Мне хотелось отметить один момент, который в выступлениях оппонентов, может быть, не был отмечен.
Да, Штаден, несомненно, старается принизить русский народ и доказать его неспособность к обороне и необходимости его уничтожения. Но Штаден вместе с тем ясно отдает себе отчет в мощи этого народа. Это не есть простое пренебрежение силами русского народа и русского государства. Во всех этих пунктах, которые здесь излагались так полно, сквозит только одна мысль, что нужно скорее выступить против той опасности, которая грозит Западной Европе с Востока. И эта мысль об угрозе, идущей от Московского государства, страх перед мощью русского народа проходит красной нитью не только у Штадена, но и во всех документах, которые были опубликованы в то время. Вся Европа взволновалась той угрозе, которая чуется на Востоке. После падения Полоцка начинают идти слухи, что русские не останутся в Ливонии, что будут угрожать Англии. Эта мысль сквозит у Штадена, когда он старается убедить, что «не так страшен черт, как его малюют». В этом отношении уже первые шаги русских в отношении политики в Ливонии показали, насколько опасен и грозен этот враг, не представление о том, что этот враг может быть легко разбит, а скорее преувеличенное представление о непобедимости русской армии. Вот выводы из чтения документов и немецких источников 50-х и начала 60-х гг.
Разгром Ливонского войска – это было большой свершившийся факт, и, если мы обратимся к ливонским летописцам, то вы увидите, какая паника охватила немецкое рыцарство в связи с этой неудачей…
Этот момент страха перед московской опасностью заставил публицистов, а Штаден является в первую очередь публицистом иностранной печати, особенно подчеркивать неспособность русских сопротивляться для того, чтобы преодолеть этот страх, который господствовал среди западноевропейского общества.
Напоминаю, что еще после событий зимнего времени Густав Адольф считал величайшим достижением, что ему удалось себя оградить от Московского государства болотами и озерами.
Мне кажется, что и этот момент представляет собой сейчас большое актуальное значение. Этой мощи русского народа не видели и, может быть, не видят в какой-то мере до сих пор те враги, которые вторгаются в наши пределы, но за это они дорого платят, они уже дорого поплатились и на полях Москвы, и на полях Ленинграда, и Старой Руссы, и многих других мест. Я думаю, этот момент страха перед русским оружием нужно учесть. Этот страх был совершенно основателен, потому что факты говорят сами за себя: не надо забывать, что при очень тяжелых условиях экономических, при очень тяжелых условиях технических Московское государство – это отсталое государство, как подчеркивали немецкие публицисты, в течение 24 лет сумело противостоять сильнейшей западноевропейской державе, не говоря уже об опасности, которая угрожала Москве со стороны Крыма и Турции, и выйти из войны если не победителем, во всяком случае, и не побежденным».
Б.И. Сыромятников[206]: «Не буду говорить о достоинствах блестящего доклада Р.Ю. Виппера, который только что заслушали.
Мне хотелось бы обратить внимание на ту тему, которая была поставлена на заглавие доклада, которое гласило так «Иван Грозный о борьбе его с изменой и интервенцией». Но, собственно говоря, о Иване Грозном мы очень мало слышали в сегодняшнем докладе. Очень мало мы слышали также и о борьбе Ивана Грозного с изменой. Мы слушали блестящий доклад о немецком опричнике Штадене и, собственно говоря, доклад, по-моему, можно было бы назвать «Штаден как политический деятель эпохи Грозного». За Штаденом Грозного мы сегодня не видели. Вероятно, это объясняется тем, что в других главах этой книги, отрывок из которой нам доложил Р.Ю., о Грозном говорится больше, ему уделяется там должное внимание. Вот почему и выступавшие сегодня товарищи говорили о Штадене, а не о Грозном. Такое перемещение темы не дало возможности осветить главную тему – борьбу Грозного с изменой. Сама постановка проблемы борьбы Грозного с изменой еще не определяет существа той борьбы, которая разыгралась в ту эпоху. Изменники, крамола, политические ненадежные элементы имеются в каждом обществе, в каждой эпохе, но сущность борьбы Грозного заключается в том, что в тот момент шла борьба между двумя историческими укладами: с одной стороны, выступали сторонники и партия умирающей Удельной Руси, с другой стороны – лагерь, возглавляемый Грозным, который строил великое централизованное Московское государство. Борьба с изменой – только частный эпизод, иллюстрация к этой великой исторической борьбе, которая превратила эпоху Грозного в эпоху великих реформ и привела к чрезвычайно глубоким социальным и политическим сдвигам.
…Чтобы показать, что Иван Грозный боролся не с придурками, а с действительной государственной опасностью, Роберт Юрьевич, опираясь на Штадена, говорит о заговоре, который был в 1567 г., то есть уже после учреждения опричнины. Но разве это был первый заговор? Но если Роберт Юрьевич хотел оправдать самую опричнину Грозного тем, что у него и у русского государства был действительно опасный враг, то разве эта опасность 1567 г. достаточна для подведения соответствующих исторических оснований под борьбу Грозного с изменой? Ведь это было после утверждения опричнины: а что привело к учреждению опричнины? Мы знаем, что эти измены и политические заговоры начались задолго до опричнины. Например, – 1553 г., когда Иван Грозный лежал на смертном одре и перед умирающим царем разыгралась знаменитая сцена, возглавляемая Курбским и его кликой, и это показало, что они стоят против и Ивана Грозного, и его политики, а кого они выдвигали? Все того же, о котором говорил Роберт Юрьевич, князя Владимира. Таким образом, здесь, говоря об измене как причине, которая привела к опричнине, следовало бы остановится на заговоре 1567 г., потому что это был не первый заговор, а ему предшествовал целый ряд таких заговоров, о которых прекрасно излагал Иван Грозный в своем письме к Андрею Курбскому. Следовало бы упомянуть о его борьбе с собацкой изменой, которая была не против Грозного, а против Великого Московского государства и той политической программы, которую проводил Грозный и о которой он блестяще изложил в своей переписке с Андреем
