правду, то удовлетворительного «Богословия» у нас нет. Лучшим введением к нему может служить «Духовный алфавит», напечатанный в сочинениях Дмитрия Ростовского[363] под его именем, и еще проповеди митрополита Филарета. Там много бриллиантовых камушков, которые должны лежать в основании Сионской крепости[364]. Впрочем, мне кажется, что в теперешнее время, когда так запутаны христианские понятия от западных искажений, вросшихся в истинное учение в продолжение тысячелетия и ослепивших не только ум наш, но и сердце, так что мы, даже читая древних Святых Отцов, подкладываем им собственные понятия и не замечаем того, что не согласно с западным учением, — в наше время, говорю я, всего ближе к цели было бы поставить такое введение в «Богословие», в котором бы объяснилось все различие православного учения от римского не только в основных догматах, но и во всех их выводах. Зная это различие, мы читали бы Святых Отцов с полным сознанием их истинности.
Прощай, милый друг! Спешу окончить, чтобы не заставить тебя еще больше дожидаться моего письма. Жена моя тебе кланяется. Сын кланяется твоему. Мы едем в начале августа в Москву провожать Васю. Если ты будешь в Москве проездом, то, авось, увидимся.
В сборнике[365] нашем, разумеется, я буду участвовать, если только он состоится. Но мне кажется, что ты рассчитывал без хозяина, т. е. без цензора, который, как говорят, марает с плеча и марает все, но особенно то, где есть мысль, и особенно мысль, которая могла бы быть полезна. Впрочем, попробуй.
81. Оптинскому старцу Макарию
После 22 марта 1852 года
Милостивый государь, сердечно уважаемый батюшка!
Почтеннейшее письмо Ваше я имел счастье получить в самый день моего рождения и усерднейше благодарю Вас за поздравление Ваше и за добрую память Вашу обо мне. Прошу Господа, чтобы Он за Ваши святые молитвы дал мне силы исполнять или хотя стремиться к исполнению Его святых заповедей и тем сделаться не недостойным Ваших отеческих попечений. Благодарю Вас также, милостивый батюшка, от всего сердца за участие, которое Вы изволите принимать в пишущейся мною статье для «Московского сборника»[366]. Я желал сообщить Вам ее прежде печати, Вам и митрополиту. В четверг надеюсь послать к Вам если не всю, то почти всю. Благословите ее быть на пользу. Если что сказано мною противно истине, или неверно, или излишне, прошу Вас вычеркнуть или изменить.
Попросите Господа, что Он дал мне разум и силы окончить ее хорошо, чтобы она настраивала мысли читателей к тому направлению, которое доводит до истины. Особенно же прошу Вас, батюшка, припадая к стопам Вашим, помолитесь милосердному Богу, чтобы в семействе нашем было все мирно, согласно, любовно и благополучно. У нас, благодаря Бога, нет того, что называют несчастием или бедою, но есть какие-то паутины, которые неприметно напутывает какой-то мурин на незаметные оттенки сердечных движений, из которых мало-помалу слагаются целые ткани, мешающие прямо смотреть и отдаляющие людей.
Стоит, кажется, дунуть святому дыханию, и все разлетится как не было. А между тем это ничто действует существенно.
С глубочайшим почтением и неограниченною преданностию сердечною имею честь быть Вашим духовным сыном и покорным слугою.
И. Киреевский
82. Оптинскому старцу Макарию
Страстная неделя 1852 года
Милостивый государь, сердечно уважаемый батюшка!
Это письмо, вероятно, придет к Вам в светлый праздник, потому прошу Вас принять мое искреннее поздравление вместе с радостным приветствием: Христос воскресе! Я вчера отправил к Вам по почте мою статью с перерывом в середине (ибо эти листы были в типографии) и не успел притом написать к Вам ни слова. Я прошу Вас, милостивый батюшка, когда Вы будете по благосклонности Вашей ко мне читать статью мою, то возьмите на себя еще и тот труд, чтобы исправить в ней то, что Вы найдете требующим исправления. Каждое замечание Ваше будет для меня драгоценно. В том пропуске, который я не мог прислать к Вам, находятся мои рассуждения о просвещении западном. Я показываю, что оно вышло из трех источников: из Рима языческого, из Римской церкви и из насилий завоевания и что все три источника эти направляли западного человека к наружности и к предпочтению рассудка (который разбирает внешнюю сторону мысли и формальное сцепление понятий) перед разумом, который стремится к цельной истине. Потому, я думаю, для Вас понятна будет моя мысль и несмотря на пропуск. Для меня же особенно важны будут Ваши замечания о том, что я говорю о Святых Отцах Восточной церкви и о России, как она была в древние времена. Хотя я думаю, что говорю истину, однако же чувствую в то же время, что судить об этом могут только такие люди, как Вы. А мне не хотелось бы сказать ничего неистинного или неверного, особливо об учении Святых Отцов.
В последнем письме моем к Вам я писал к Вам о некоторых пустых тревогах, которые были у нас от пустых мыслей. После письма моего Вам, как то обыкновенно бывает, это беспокойство, благодаря Бога, утихло, по крайней мере, по наружности. <…>
83. Оптинскому старцу Макарию
5 августа 1852 года
Много и сердечно уважаемый батюшка!
Я давно уже не слежу за нашей литературою и потому не знаю, что делается с нашим языком и какие законы он принимает. Поэтому я в этом случае имею счастье иметь сходство с Вами, милостивый батюшка, то, что так же, как и Вы, не понимаю, почему по-русски нельзя сказать: «Вопрос того же к тому же».
Но если отец Амвросий[367], авва Иоанн[368] и Лев Александрович[369] держатся этого мнения, то, конечно, оно имеет какое-нибудь основание. Впрочем, С. П. Шевырев, который был у Вас, разрешил Ваши сомнения своим профессорским авторитетом. Очень любопытно мне будет видеть перевод Ваш первой главы святого Исаака[370], также и замечания Ваши на перевод лаврский. В присланной Вами рукописи святого Григория Паламы[371] есть некоторые места очень темные. Я сличал некоторые из них с греческим подлинником в «Филокалии», и нашлось, что иногда темнота эта происходит от пропусков, а иногда от неправильных знаков препинания. В одном месте я осмелился вставить пропущенное слово ум, без чего смысл совсем терялся, в других же местах я не решился этого сделать. Впрочем, я сличал не все. Лексикон греческий нынче отправился к Вам (с матушками Афанасиею[372] и Магдалиною[373]) тот, какой мне показался
