Он тоже вышел.
— Можно мне зайти?
Вивьен перевела взгляд на дом. В окне спальни Розы над дверью еще горел свет.
— Нет, Макс.
Макс тоже посмотрел на окно.
— Виви…
Она уперлась ладонью ему в грудь.
— Нет, Макс. В другой раз.
Он сжал ее руку в ладонях.
— Но ты подумаешь?
— Да.
— Пообещай мне, Виви, поклянись. А я поклянусь, что на этот раз все будет по-другому.
Она высвободила руку и отступила на шаг.
— Я же сказала, что подумаю, Макс, — напомнила она, — и я сдержу слово. Спасибо за чудесный вечер. — Она крутанулась на каблуках и продефилировала через маленький садик к двери. Когда она обернулась на пороге, чтобы помахать рукой, он смотрел ей вслед таким взглядом, который она уже и не надеялась увидеть.
Очутившись дома, Вивьен включила свет в прихожей и увидела у телефона записку: «Звонила Элисон. Сможешь поработать после обеда во вторник, а не в среду на этой неделе?» И приписку пониже: «Обещаю, я сама выну белье из машины. Целую». Вивьен направилась по коридору на кухню, в которой Роза оставляла приблизительный порядок в стиле Эди, то есть не уделяя внимания завершающим штрихам и обшей гармонии атмосферы. По вечерам Вивьен обычно посвящала десять минут уборке — смахивала крошки со стола, убирала в посудомойку чашки, оставшиеся немытыми, — но сегодня, в приливе могущества и уравновешенности, только налила в стакан воды, погасила свет и поднялась к себе.
В щель под дверью Розиной комнаты пробивалась полоска света. Поколебавшись немного, Вивьен постучала.
— Входи! — отозвалась Роза.
Сидя на постели в розовой ночной кофточке, Роза читала журнал «Хелло!». Ее свежевымытые волосы рассыпались по плечами.
— Волосы у тебя дивные, — сказала Вивьен.
Роза улыбнулась ей поверх журнала.
— А ты, похоже, дивно провела вечер.
Вивьен поправила на плечах кремовую шаль и присела на край постели Розы, держа на весу свой стакан с водой.
— Сегодня — в стиле фьюжн. Морской окунь и карри из чечевицы.
— С шампанским?
— О да! — заулыбалась Вивьен. — Как всегда.
Роза отложила журнал.
— Ты его разоришь.
Вивьен кивнула:
— На это и расчет…
— Значит, настало время расплаты?
— Да нет, что ты, — откликнулась Вивьен, — просто такие мужчины, как Макс, воспринимают только те ценности, которые измеряются деньгами. Потому он никогда и не возражал против моего буквализма. — Она перевела взгляд на журнал. — А у тебя вечер прошел удачно?
— Нет, — сказала Роза, — но я не хочу о нем говорить. Лучше расскажи про свой.
Вивьен с наслаждением отпила воды и с наивной простотой объяснила:
— Ну, ужин был как ужин, ты же понимаешь…
— Как ужин? — переспросила Роза. — Тогда почему же ты решила рассказать мне о нем? Обычно ты так не делаешь.
Вивьен смотрела в дальний угол комнаты с такой улыбкой, будто либо представляла, либо вспоминала то, что доставляло ей удовольствие.
— По-моему, Макс разочаровался в холостяцкой жизни, — сообщила она, по-прежнему глядя вдаль.
Роза ждала. Вивьен медленно перевела взгляд на нее, затем на стакан с водой.
— Всех этих его девиц, даже работающих, очень интересовало, сколько он зарабатывает…
Роза молчала.
— Но Макс говорит, что ни одна не была готова проявить о нем хоть какую-то заботу, и вместе с тем все ждали от него постоянных знаков внимания — подавай им и путешествия, и ужин в ресторане, и билеты на трибуны центрального корта в Уимблдоне. По его словам, они заявляли об этом так, словно имели полное право на такое обхождение.
Роза откинулась на подушки.
— Какой ужас… — пробормотала она.
— Да, нас с твоей матерью воспитывали иначе, — продолжала Вивьен. — Нельзя рассчитывать, что мужчина будет баловать тебя, как принцессу, и взамен удовлетворится только необременительным сексом.
— Да?
— Нас учили, что нельзя только требовать — брать, брать, брать. У нас свои обязанности: содержать в порядке дом и готовить еду.
— А я думала, — с расстановкой сказала Роза, — что с Максом была другая проблема: он никогда не приходил домой вовремя, чтобы съесть приготовленную тобой еду.
Вивьен подняла взгляд и серьезно посмотрела на Розу:
— Он изменился.
— Я видела его в окно, когда он заезжал за тобой, и с виду он точно…
— Изменился внутренне, — поправилась Вивьен.
— А-а…
— Он понимает, что вел себя отвратительно. Осознает, что эксплуатировал меня. И знает, что никто не способен ужиться с ним лучше меня.
Роза рывком села.
— Ох, Виви! Виви, будь осторожна…
Вивьен улыбнулась ей.
— За последние четыре года он так много понял, — продолжала она. — Он страдал и страшно скучал по мне и нашей жизни. — Она сделала маленькую, но красноречивую паузу, а затем заключила: — Вот почему он хочет перебраться ко мне и предпринять еще одну попытку.
Глава 12
Ласло было совсем не слышно. Лежа в постели у стены, разделяющей их спальни, Мэтью гадал, чем занят его сосед: сидит и смотрит в пространство, точно окаменевший от страха кролик, или усердно перечитывает пьесы фиванского цикла, стремясь к истинному профессионализму. Он ничего парень, думал Мэтью, хотя и чудаковатый, и слишком уж он трогательно благодарен за комнату Розы после долгих месяцев заточения в Килбурне, среди кошачьих лотков. Благодарность Ласло заставила Мэтью пожалеть о скандале из-за денег. Напрасно он сорвался, не стоило орать ни на отца за то, что тот потребовал платы за жилье, ни на мать — за то, что так мало берет с Ласло. С виду Ласло напоминал того студента из романа Достоевского: кожа да кости, горящие страстью глаза и ни гроша за душой.
Мэтью поерзал на подушке. За годы жизни через стенку от Розы он досконально изучил каждый скрип и стук и уже знал, что ближе к окну звуки становятся слышнее. Вдобавок Роза была несдержанной и шумной, с грохотом задвигала ящики комода и хлопала дверью. А Ласло вообще не издавал ни звука, словно ходил лишь на цыпочках, дверцы шкафов закрывал бесшумно, на кровать ложился, затаив дыхание. Мэтью казалось, что так чувствует себя новичок в пансионе, где сам он никогда не учился, — именно так должно изводить ощущение близости незнакомых людей. Он сжал пальцы в кулак и поднял его вверх в густых сумерках поздней весны. Если дать руке упасть, она ударится о стену, и Ласло, наверное, вздрогнет, ахнет, выронит книгу. Ребячество, вне всякого сомнения, но чего еще ожидать, когда опять оказываешься в своей детской спальне, после долгих лет независимой жизни.
