Титмар Мерзебургский, ни текст «Деяний Магдебургских епископов». В последние два столетия (начиная с времени А. Шлецера) наблюдается сильно политизированная полемика о достоверности изложенного в германских источниках рассказа о русских послах и о посольстве епископа Адальберта в Киев. Тут выделяют три позиции.
Первая: никакого германского посольства на Русь и в помине не было, а текст в «Хронике Регинона» – подделка самого Адальберта, который вынужден был, либо не дойдя до Руси, либо даже не отправившись в путь, как-то оправдывать свою то ли неудачу, то ли бездеятельность. Желание Оттона Великого и Римской церкви не оспаривается – в этом случае факт наличия такого текста, пусть и подложного, свидетельствует о том, что цель такая стояла. Но, во-первых, какая-то причина помешала этому предприятию (например, что наиболее очевидно: несвоевременно Оттону I было раздражать византийцев посольством на Русь), и, во-вторых (и это, конечно, главное), никакой инициативы со стороны Киева не было, т. к. просто не могло быть в принципе.
Вторая: Оттон Великий, известный своим миссионерским рвением, на свой страх и риск и без каких-либо знаков со стороны Руси, все же направил в Киев своего епископа, которому предписано было привести восточнославянских варваров-язычников в лоно христианской церкви латинского обряда. Естественно, нежданного посла, едва тот переступил русские границы, поспешили в 961 году выпроводить за пределы Руси, однако Адальберт не мог на официальном уровне признать провал своей миссии и в своем тексте (приписке к «Хронике Продолжателя Регинона») выдал желаемое за действительное. Е. Голубинский считал это посольство первой попыткой (в череде последующих многих аналогичных акций) «восхитить (т. е. похитить) нас (т. е. Русь и Русскую церковь) у греков».
Третья: посольство Адальберта было осуществлено именно по просьбе Киева. И это вовсе не кажется невероятным. Св. Ольга, которая давно уже переступила шестидесятилетний рубеж, вынуждена была спешить и не могла ожидать, когда ситуация вынудит Византию пойти на встречу Руси. Она ради своего плана укрепления государства нуждалась в церковной организации и в династическом браке. Ни того, ни другого она так от византийцев и не получила. Обращение к Оттону Великому, и через него к Риму, никак не может рассматриваться как отказ св. Ольги от византийской ориентации. Церковь в те времена была едина. Обретение же с помощью Запада церковной организации должно было не только укрепить структурное единство Древнерусского государства, но и повысить весомость Руси в глазах Византии. Кроме того, породнение с Оттоном I, безусловным лидером Западного мира, одновременно и улучшило бы положение Руси в Европе, и сбило бы спесь с византийской элиты, и определило бы особый статус дома Рюриковичей над всеми племенными вождями восточных славян. Оттон Великий имел от первого брака на Эдит Английской (дочери уэссекского короля Эдуарда I Старшего) кроме сына Людоль-фа, также и дочь Лиутгарду. Но речь о ней не могла идти: Лиутгарда, одногодка Святослава Игоревича, умерла в возрасте двадцати двух лет, еще в 953 году. Но у Оттона была также и дочь от второго брака со вдовой итальянского короля Лотаря II Адельгейдой (из Бургундского королевского дома) Матильда, родившаяся в 955 году. Возраст ее был невелик, но она вполне бы, так сказать, «подоспела» по ходу переговоров.
Однако ничего не получилось. Адальберт прибыл в Киев, но миссия его оказалась безрезультатна. Почему, если сама княгиня инициировала начало переговоров? Ответ может быть один – Адальберт не смог дать вразумительного и удовлетворяющего св. Ольгу ответа относительно того, что ее более всего интересовало. Очевидно, русское посольство, говоря о церковной иерархии, умолчало об идее породнения Рюриковичей и Людольфингов. Адальберт же не имел полномочий решать этот вопрос, когда его, по приезде епископа в Киев, поставила правительница Руси. Возможность же оперативно получить мнение Оттона отсутствовала, так как именно в это время он отбыл с войском в Италию. Княгиня же ставила проблематику создания церковной иерархии в прямую зависимость от породнения правящих домов. Адальберт вынужден был вернуться в Германию без каких-либо результатов.
Впоследствии (примерно в 973 году), когда он вспоминал о своем посольстве, Адальберт писал так: «Послы Елены, королевы ругов, принявшей крещение в Константинополе при императоре константинопольском Романе, явившись к королю, притворно, как выяснилось впоследствии, просили назначить народу епископа и священников…». Не принципиально то, что Адальберт путает Константина VII и Романа II, хотя и правильно указывает принятое при крещении св. Ольгой имя Елена (дано оно было в честь Елены Лакапины, супруги-базилиссы Константина VII). Принципиально то, что он не может объяснить смысл посольства – зачем русские послы занимались «притворством», зачем они «зазывали» германское посольство в Киев? Не баловства же ради! О чем-то же велись переговоры с правительницей Руси! Но содержание их Адальберт не раскрывает. Быть может потому, что не может (и не хочет) поведать миру, что из-за его нерешительности упущена была возможность династического и, как следствие, военно-политического союза Аахена и Киева. Быть может, именно по этой причине епископ по возвращении из Руси вынужден был довольствоваться скромным местом аббата Вайсенбургского монастыря в Эльзасе, где и занялся дополнением «Хроники» своего земляка Регинона.
Союз этот был нужен Германии больше чем Руси – для обеспечения безопасности своей восточной границы от беспокойных чехов, венгров и поляков, которые, будь они зажаты с двух сторон (на востоке – Русью и на западе – Германией), умерили бы свои амбиции и свернули бы свою активность. Очевидно, св. Ольга могла пойти на многое при решении вопроса о династическом браке. Но епископ Адальберт либо не пожелал рисковать, либо был очень плохим дипломатом и не хотел увязывать церковную проблематику с политикой. В результате он остался только «живой телеграммой» между княгиней и своим королем, а посольство его – недоумением для историков, которые то полагают, что обмен посольствами был задуман правительницей Руси как мера политического давления на несговорчивую Византию, то полагают, что посольство Адальберта, явившись в Киев, застало изменившуюся политическую реальность. Собственно, верно и то, и другое. Конечно, обмен посольствами должен был показать византийцам, что у Киева есть и иные возможности. И, конечно, ситуация серьезно изменилась: смерть унесла принципиального Константина VII и у власти оказался легкомысленный и склонный к самым невероятным поступкам Роман П. Если убедить отца не представлялось возможным, то добиться желаемого от сына не представляло большого труда. Отметим, что известие о посольстве Адальберта не спровоцировало Романа II отказаться от союза с Русью, в то время как в отношении императорского титула он не пошел на встречу ожиданиям Оттона I. Почему эти возможности так и остались не реализованы? Прежде всего потому, что Роман недолго пробыл на престоле, а стареющая Ольга уже в силу возраста не могла приехать в Константинополь.
