в Ларкану подготавливали с достаточной осторожностью. Предлог — помолиться на могилах предков. Мать прислала мне записку. «Не ругай и не критикуй Зию, сосредоточься на высоких ценах. Постарайся высоко держать флаг нашей партии», — писала мне мать из Лахора по возвращении из засекреченной поездки в Мултан к семьям погибших на текстильной фабрике рабочих. Она прислала мне списки арестованных, семьи которых нужно посетить, сколько кому выдать денег, в зависимости от числа детей. «Если арестован единственный кормилец, пометь адрес, чтобы высылать деньги ежемесячно, до освобождения, — писала она и заключила следующим советом: — Возьми „мерседес". Большая машина, прочная и надежная. С любовью — твоя мама».
Наша семейная газета «Мусават» сообщила о моем отъезде и маршруте, и 14 февраля я отправилась в первую поездку в Синдх, взяв с собою спичрайтера, репортера и фотографа из «Мусават». Сопровождала меня бегума Сумро, руководительница женского крыла ПНП Синдха.
Тэта, в которой останавливалось на отдых войско Александра Великого, Хайдарабад с древними ветроуловителями на крышах домов, направляющими прохладный воздух в дом. Автомобиль продвигается сквозь громадные толпы. Общественные политические митинги запрещены военной администрацией, поэтому выступаю во дворах и садах самых крупных семейных домовладений. Стоя на очередной крыше, смотрю на плотно набившихся внутрь людей.
— Братья мои, уважаемые старейшины! — ору я во весь голос, ибо микрофоны и громкоговорители военными властями запрещены. — Позвольте передать вам салам — приветствие — от председателя Зульфикара Али Бхутто. Преступление против него — это преступление против всего народа…
Терпаркар. Сангар. Где представляется возможность, посещаю пресс-клубы и гильдии юристов, и не устаю обличать незаконность режима и несправедливость в отношении к отцу и ПНП.
На выезде из Сангара машину неожиданно блокируют спереди и сзади военные грузовики. Нас провожают в дом, в котором приходится провести ночь под штыками военных.
— Ваше путешествие окончено, — сообщает мне окружной судья.
— На каком основании? Я хочу увидеть соответствующий документ.
У него нет документа.
— Его послали, чтобы нас припугнуть, — решает Махдум Халик, сопровождающий нас член руководства ПНП. — Едем дальше.
На следующий день мы отправились в Навабшах, где предполагался митинг с самым большим числом присутствующих. Но на границе Хайрпура и Навабшаха нас остановил блок-пост сил безопасности. На этот раз они запаслись документами.
18 февраля меня выслали из Навабшаха в Карачи и запретили покидать город. И снова я пропустила разрешенное раз в две недели свидание с отцом.
Март 1978 года.
— Из близких к Зие источников просочилась информация, что Верховный суд Лахора приговорит вашего отца к смертной казни, — сказал мне один журналист в Карачи. Действуя механически, по привычным шаблонам, я пере дала информацию матери в Лахор и руководству ПНП в Синдхе и в Карачи, однако сама не поверила в нее. Не смогла поверить, хотя все вокруг подтверждало эту зловещую новость.
Трех уголовников, не имеющих никакого отношения к политике, приговорили в начале марта в Лахоре к публичной казни. К публичной казни в XX веке! Газеты и телевидение взахлеб, обсасывая и расписывая детали, подавали пикантную новость. Рекламную шумиху подняли, как вокруг оперной премьеры. Поглядеть на кошмарное зрелище, на болтающиеся на веревках трупы в черных балахонах, собралась двухсоттысячная толпа. Теперь я понимаю, что режим проводил психологическую подготовку страны к смертному приговору моему отцу, но тогда восприняла лишь как еще один штрих к портрету диктатуры. Хотя и помнила о предвыборных высказываниях Асгар Хана годичной давности: «Может быть, повешу Бхутто на мосту Атток. Или на уличном фонаре в Лахоре».
Подготовка к заранее заданному судебному приговору набирала силу. Солдаты в штатском дежурили во всех правительственных зданиях и банках. По улицам Равалпинди разъезжали бронетранспортеры, в Синдхе курсировали джипы с установленными на них пулеметами. Началась охота на членов ПНП, виновных лишь в том, что правительство подозревало их в способности причинить ему ка кое-то беспокойство. Обвинение формулировалось следующим образом: «В силу того, что вы, (вписать фамилию и имя) склонны к противоправным действиям при объявлении приговора по делу Бхутто, вы подлежите задержанию и изоляции…» Откуда режим заранее знал приговор, если суды независимы и разбирательство дела велось бес пристрастно, как неоднократно заявлял Зия?
80 000 арестованных в Пенджабе, 30 000 в Граничной провинции, 60 000 в Синдхе. Немыслимые числа. Куда девать арестованных? По всему Пакистану открывались концентрационные лагеря. Ипподромы и стадионы превратились в тюрьмы под открытым небом, в чистом поле натягивалась колючая проволока. Не щадили и женщин, в том числе с грудными детьми.
15 марта 1978 года, рассказывает Кишвар Кайюм Низами, жена бывшего члена провинциальной ассамблеи.
Нас с мужем арестовали в час ночи. Полиция окружила дом. Грудного ребенка пришлось взять с собой. Увезли нас на открытом грузовике. В тюрьме Кот-Лахпат сказали, что для женщин-политических помещений нет, заперли меня в крохотной кладовке с шестью другими женщинами, включая Рехану Сарвар, сестру одного из адвокатов господина Бхутто, и бегуму Хаквани, президента женского крыла Пенджаба.
«Почему нас задержали?» — спросила бегума Хаквани полицейского. «Ждут приговора Бхутто», — ответил тот. «А откуда они знают, когда объявят приговор?» Полицейский только поморщился и ничего не ответил.
Нас обыскали надзирательницы, с меня сняли обручальное кольцо и часы. При освобождении они сказали, что потеряли эти вещи. Туалета в конуре не было, только куча кирпичей в углу. Постелей тоже не было, хотя заснуть мы не смогли бы. В полночь во дворе началась порка политзаключенных. На спинах их обозначалось краской число ударов. Палач в набедренной повязке, смазанный жиром, разбегался, чтобы удар получился сильнее. Рядом сидел офицер, считал удары. За сеанс били двадцать-тридцать человек. Всю ночь мы слышали крики. Каждый удар они встречали криком: «Джайе Бхутто! — Да здравствует Бхутто!» Я зажала уши ладонями и молилась, чтобы среди них не оказалось моего мужа. Он уже пережил такое в сентябре 1977-го.
На второе утро нашего пребывания в тюрьме нас вдруг выпустили. Как только мы вышли из ворот, нас снова арестовали, на этот раз за «нарушение общественного порядка». Кто-то наверху сообразил, что превентивный арест в ожидании приговора выглядит слишком дико. И мы вернулись в ту же каморку. Господин Бхутто — мы видели окно его камеры из своего окна — узнал, что мы здесь, и его адвокат принес нам корзину фруктов. «Видите, как Зия обходится с женщинами из почтенных семейств?» — написал он в сопроводительной записке.
Меня выпустили из тюрьмы через две недели, потому что ребенок мой в тюрьме сильно заболел, а остальные женщины провели там месяц.
Приказ о моем аресте созрел через три дня после доставки в тюрьму
