— Мёрдок, сейчас мне нужен стул.
«Нихрена он тебе не нужен. Сейчас день-деньской, в это время в кабаке народу вообще не бывает. А к вечеру, когда набьётся под завязку, никто даже и не заметит отсутствия стула. И тебе же лучше — меньше переломают, меньше платить за ремонт. Я-то аккуратный».
Вот что я хотел сказать, и даже сказал — в голове. Но губы не слушались. Я совершенно обмяк на стуле. С трудом поднял руку и сделал ещё одну тягу с косяка.
Интерфейс, наконец, счёл нужным вмешаться:
Вы подверглись действию яда. Все ваши физические характеристики снижены.
Аминь, интерфейс. Что б я без тебя делал. Вот объяснил — и сразу всё понятно сделалось.
Рука упала, косяк — вернее, то, что от него осталось, — вывалился на землю. Дон дисциплинированно его затоптал. Потом поднял, покрутил головой в поисках мусорного контейнера. Не преуспел. Вспомнил, где находится, и бросил окурок обратно. Я попытался засмеяться, но только булькнул.
— Мёрдок, ты — невыносимое существо, — сказал Дон. — Как можно доставлять столько неудобств окружающим тебя людям? Складывается впечатление, будто ты это даже не нарочно, просто такова твоя природа. Где бы ни появился, ты начинаешь тянуть на себя одеяло, потом заматываешься в простыни, в матрас, забираешь подушки, кровать, стулья, всю мебель, отдираешь половые покрытия, снимаешь натяжные потолки, сматываешь проводку, гнёшь вокруг себя сантехнику и в таком виде, с этим всем, вываливаешься на улицу и пытаешься доползти до ближайшего бара.
Дон потряс без особой надежды за спинку стула. Я качался вместе со стулом и умиротворённо мычал.
— Ладно... Занесёшь, как оклемаешься.
Он ушёл, оставив меня одного. Я не мог двигаться. Мысли сделались медленными-медленными, а окружающий мир, как следствие, ускорился. Я видел краем глаза, как летят облака, соревнуясь в скорости с реактивными самолётами, которых в этом мире пока не было. Я видел, как передо мной возникла улыбающаяся физиономия Коли. Он что-то быстро-быстро тараторил, я ни слова не понимал. Его оттащила Сандра. Потом появился Рома, молча кивнул и исчез. Иствуд задержался дольше. Он что-то мне доказывал, тряс перед собой гитарой, но в конце концов плюнул и ушёл, обломавшись.
Вернулась Сандра вместе с Колей. На заднем плане маячил Дерек. Сандра держала палитру, а Коля, хохоча, наносил мазки мне на лицо. Потом Сандра взялась подравнивать. В конце кисть взял сам Дерек и завершил работу. Мне показали зеркало. Я хотел закрыть глаза — не сумел.
Стемнело. Кто-то — я не заметил, кто, — накинул на меня плед. Я пускал на него слюни и гадал, когда же меня отпустит.
А что если — никогда? Что если я отыскал критический баг, который парализовал меня наглухо? При этом я отказался иметь дела со своим братом. То есть, он меня не ждёт. И не хватится. Может, взглянет иногда на мои логи, увидит, что я сижу уже сутки или двое неподвижно. Подумает, что я обиделся, или типа того. Плюнет и перестанет смотреть.
И никто, никто не расскажет, что со мной что-то не так. Кому я нужен? Да всем без меня только лучше будет, Коле в том числе. Сандра уже достаточно прокачалась. Выйдет замуж за кого-нибудь, будет счастлива. Рома сменит класс. Иствуд дождётся открытого мира и станет путешествовать, сражаясь со злом. Все обретут свои мечты, кроме меня...
Скупая мужская слеза скатилась на плед. Сам, сам себе всё обгадил, как всегда, придурок! Нельзя курить то, что не предназначено для курения! Разве мне мама об этом не говорила?
А я что? Мне не так уж и хотелось, просто я должен был! Почему подростки вечно рвутся пить, курить и упарываться? Да не потому, что у них в жизни всё так хреново, а потому что общество это осуждает. Подростки прекрасно видят, какое оно убогое, лживое, фальшивое и тупое, это общество, и хотят, пока могут, смачно харкнуть в его дебелую харю. Не понимая, что общество утрётся, а вот они — они утонут. Как крысята в ведре с мочой. Как утонул я.
И вот — виртуальный мир. Мир, где нет никаких негативных последствий. Дайте вы людям травить себя, убивать себя, выражая таким образом презрение миру! Нет — забирают. У взрослых отобрали табак, у детей — спиртное. Концлагерь с жизнью, ограниченной правилами, которых не обойти. В реале подросток может исхитриться и нажраться, а здесь это запрещено кодом бытия. Где свобода? Чем этот мир лучше реального, если он, даже больше, чем реальный, извивается под дудки дегенератов, которых вечно обидели, оскорбили, чьи права вечно нарушили?
Люди не приемлют рая — эта мысль доползла до меня уже на рассвете. Если боженька там, наверху, мутит что-нибудь эдакое, я ему сочувствую. Когда эта свора даунья туда войдёт, рай превратится в ад. Каждая шавка начнёт визжать, что какой-нибудь куст оскорбляет её чувства, а форма облаков не является политкорректной, и так далее, и тому подобное. Пройдёт десять минут, и господь даст отмашку архангелам перерубить в фарш весь этот сраный п**дец.
Я даже услышал грустный голос Бога: «Ладно... Давайте теперь попробуем с ламантинами».
Под утро я, кажется, задремал. Мне грезилось, что я стою на ярко освещённой сцене, один, с легендарным Риккенбакером, и пою в безмолвную темноту:
Day after day, alone on a hill
The man with the foolish grin is keeping perfectly still
But nobody wants to know him, they can see that he’s just a fool
And he never gives an answer...
Мне казалось, что я сам написал эту песню, ведь она сто процентов была про меня, это я, я сидел на холме, глядя, как солнце восходит и заходит, мир вертелся вокруг меня...
But the fool on the hill sees the sun going down
And the eyes in his head see the world spinning around...
Разбудила меня Вивьен. Она, как и все остальные, говорила быстро и неразборчиво, с серьёзным лицом. Запустила руку под плед. Я ничерта не чувствовал, но, судя по видимым движениям, Вивьен пыталась добиться от меня внимания и любви. Я игнорировал её усилия до полудня. Потом её отогнала Сандра.
Сандра не требовала ни внимания, ни любви. Она с беспокойством заглянула мне в глаза, потрясла за плечо. Исчезла. Вернулась с ведром воды, плеснула на меня. Ощущение прохладной свежести докатилось до меня спустя минут десять моего внутреннего времени. И прошло за минуту.
Ночью я опять остался один. И с крыши спрыгнул Бэтмен. Он долго стоял напротив меня и грустно шевелил ушками летучей мыши. Ничего не сказал и улетел. И после этого я сумел пошевелить средним пальцем правой руки. С этого и началось моё воскрешение.
К утру я шевелил всей кистью. А к тому моменту, как таймер строительства дома обратился в нули, я встал со стула и хрустнул шейными позвонками. Виртуальными.
— Это был самый лютый приход за всю мою жизнь, — просипел я.
Шкала здоровья ушла в ноль, шкала запаса сил — туда же. У меня даже таланта фактически не было. Я кое-как дохромал до временного забора, окружающего строительство, положил на него руки, и забор с тихим приятным звуком исчез.
