Таня уговаривала себя, что надо жить вместе ради ребенка. Как можно оставить мальчика без отца? Она сама хорошо помнила, что это такое. Она винила во всем только себя. Сама виновата — думала, как облегчить себе жизнь. А про мужа забыла. Она взяла сына и переехала к мужу, в коммуналку. Он был удивлен и, как показалось ей, немного растерян. А может быть — расстроен? Конечно, стало тяжелее — и прибраться, и приготовить, и постирать, и достать хоть какие-нибудь продукты, отстояв пару часов в очереди с ребенком на руках. И еще — совсем не было денег. В баночку из-под майонеза собирали мелочь. Она удивлялась — ведь раньше муж не брезговал никаким приработком, а сейчас, когда она, почему-то сильно смущаясь, говорила ему, что не на что купить хлеба и молока, он впадал почти в ярость. Тогда он был студент, а сейчас — актер столичного театра.
– Ну да, ты человек важный. Извини, что я с тобой на «ты».
Зарплата в театре была восемьдесят рублей. Муж не отказывал себе в недешевых сигаретах «ВТ», любил выпить кофе с коллегами в театральном буфете, покупал у фарцовщиков рубашки и джинсы. Говорил, что ему надо «выглядеть».
Да, правда. Она все понимала. Или — очень хотела понять. Но принять не могла. Как ни старалась.
К Ляльке на свадьбу идти было не в чем. Из одежды — пара выношенных джинсов, годных только для прогулки с ребенком, и пара старых свитерков. Про обувь и говорить нечего — старые, разношенные кроссовки. Надела мамин костюм. Осталась недовольна, ну да что поделаешь. Выбора нет. Муж на свадьбу не пошел — репетиция. Таня почему-то не расстроилась.
Лялька
В загсе прошло все удачно, хотя психовали все. Потом поехали к Этьену. Его домработница напекла целую кучу блинов. На столе стояли двухкилограммовая банка черной зернистой икры, водка «Абсолют» и шампанское «Вдова Клико» из «Березки».
Таня смотрела на счастливую Ляльку, и на душе теплело. Было шумно, весело и вкусно. Близкие и родные люди из Товарищеского, пара французов — коллег Этьена. Один из них пригласил Таню танцевать, на плохом русском что-то шептал в ухо, но было шумно, и она ничего не расслышала. Впрочем, какая разница! Она уже смотрела на часы и нервничала — торопилась к Кирюшке.
Вышли с Лялькой на балкон. Обнялись. Вспомнили Верку. Таня сказала:
– Теперь и ты уедешь. Совсем скоро. Ни тебя, ни Верки. И останусь я совсем одна.
– Ты не одна, — тихо сказала Лялька. — У тебя Кирюшка, муж. Семья.
– Ну, семья — это слишком громко сказано, — грустно усмехнулась Таня.
– Любишь его? — спросила Лялька.
Таня кивнула.
– А что толку? Ни надежи, ни опоры. Все — я одна.
– А мы с тобой такие, — улыбнулась Лялька. — Всегда будем главными. Всегда будем принимать решения. Всегда будем за все отвечать. За все и за всех. И ты, и я, и Верка. Такая вот судьба.
Таня пожала плечами:
– Неужели ты права? А ведь иногда так не хочется — отвечать за все!
– Ну, знаешь, хочется не хочется — эта история не про нас. У всех своя планида. Вот увидишь.
– Пророк, — вздохнула Таня.
– Да нет, просто умная очень! — рассмеялась Лялька.
Это правда. Умная. Очень. Жизнь это не раз потом докажет. И еще — Таня не раз вспомнит этот разговор на балконе и убедится, что Лялька права. Ну просто Кассандра, блин!
Верка
Верка была счастлива. Теперь она — законная жена. Может приезжать на свидания, может оставаться с мужем наедине на целых три дня. Может кормить его — досыта. И любить — досыта.
В Питере она устроилась на работу — секретарем в суд, через бабушкиных знакомых, разумеется. Денег немного, но хоть что-то. Старались жить на Эммочкину зарплату, а Веркины деньги собирали. К поездке в Потьму она готовилась долго и тщательно. Доставала продукты — тушенку, сухую колбасу, индийский чай, апельсины, горький шоколад, курево. Считала дни до отъезда — зачеркивала на календаре. Гарри звонил Эммочке, узнавал про Веркину жизнь. Эммочка хихикала и говорила, что все очень хорошо, живут они дружно и Верка очень довольна работой.
– А ты не такая дура, как кажется, — сквозь зубы бросал Гарри и швырял трубку.
Дочь к телефону не звал. Знал, что не подойдет. Пару раз пытался послать деньги, но переводы возвращались.
Конечно, он все знал — и про то, что Верка с Гурьяновым расписались, и про то, что она ездит к нему на свидания. От бессилия злился, понимал, что дочь победила. В душе ее уважал — за силу характера, понимал, что не в него, в мать. Та была кремень. А он — так, прожигатель жизни, сибарит, приспособленец, конформист, по большому счету. Вот он бы точно свою жизнь коту под хвост не отправил, потому что ценит ее и дорожит ею. И сам нахлебался по молодости вдоволь, пока в люди выбился. А эта дура ничего не оценила. А была бы — как сыр в масле.
Через полгода Верка поняла, что залетела. Чуть не прыгала от счастья. Написала Вовке. Тот обрадовался, но очень за нее беспокоился. Как она одна с ребенком — в коммуналке, с чокнутой теткой? Кто поможет, кто поддержит? Советовал помириться с отцом и уехать в Москву.
А Верка, счастливая, писала радостные письма и уверяла его, что все замечательно и она обязательно, непременно справится. В этом она не сомневалась.
Светик
Светик наконец закончила ремонт. Счастливая, она ходила по квартире и радовалась. Квартира получилась — игрушка, загляденье: спальня в синих тонах, с приглушенным светом. Гостиная — золотисто-персиковая: горка, богемский хрусталь, шелковые шторы, гобелен на мебели, вьетнамский ковер — в бабочках и цветах, мягкий, толстенный, ноги утопают. Ванная в розовой плитке. Кухня — темное дерево, медные ручки. Кастрюли югославские, с рисунком. Хотя на черта Светику кастрюли? Щи варить? Готовить она в них не собирается. Пусть стоят — для красоты.
