Я не знаю, на что рассчитывала. Я вообще не считала. Разумности и расчета — ноль. А понимания, что и фиг с ним, со всем, в том числе с собственной безопасностью, но я должна попытаться — от Земли до Колеса и обратно…
Хотя совсем уж сумасшедшей меня назвать сложно. Потому что в последний момент, перед тем как нырнуть в первый раз, я таки намотала конец веревки себе на руку.
Это, по итогу, наверное нас и спасает.
Обоих.
В третьем нырке я не теряю ориентации, хотя могла бы. Зато наталкиваюсь на что-то. Едва не взвизгиваю: это было бы роковой ошибкой — открывать рот внутри холоднющего, грязного месива. Хватаю. Оно… он тяжелый, неповоротливый, и неподвижный. Но в тот момент не думаю толком ни о неподвижности этой, ни о том, как я вообще могу справиться не только со своим телом, но и с его, как в принципе вытолкнуть, вынырнуть, дотащить…
Справляюсь как-то. На чистейшем адреналине. Я перестаю чувствовать страх, боль, раздирающую легкие, то, как сложно пробираться сквозь густоту темноты; сознание сужается на одном только действии — выжить и выплыть.
Обоим.
Перехватываю и перехватываю веревку, тяну, тащу, держу мужское тело то рукой, то ногами, то вообще чистой волей.
Выталкиваю на твердь сначала Евора, потом и себя.
Откашливаюсь — черт, в этом мире я тону подозрительно часто, я за тридцать лет на Земле ни разу не тонула, а тут — как по расписанию, каждые несколько месяцев.
Выползаю окончательно, дышу надсадно, все еще не разлепив глаза, но не трачу на это время, волоку мужчину куда-то вперед, где понадежнее, волоку чуть ли не за волосы, долго — сколько могу…
Меня дергают куда-то вниз за руку.
Понимаю — ожил. Останавливаюсь.
Перевернулся, кашляет, хрипит… живой.
Теперь можно и сесть, и вытереть лицо, и посмотреть на него…
Смотрим оба. Он — на меня. Бледный, синеватый даже, трясется от холода, губы бескровные, воспаленные глаза, отдышаться не может. А я — на него. Тоже едва дышу. И вряд ли нормально выгляжу. А потом думаю — и это первая, наверное, связная мысль — что раз у нас уже проблемы с дыханием, то какая разница…
Тянусь к нему и целую.
Вцепляюсь, раздеваю, трясусь — сначала от холода, потом от потребности… чувствовать себя живой, чувствовать его… живым.
Оттаивает.
Руками непослушными обнимает.
Движения разгоняют кровь у обоих, теплеет кожа, теплеет внутри, мысли путаются не от страха, а от желания. Он кусает, облизывает мои губы, шепчет, что я одуряюще прекрасна — и просто дура, ну куда полезла, погибнуть могла бы! Он задержался, да. Потому что колокол нашел сразу, а вот вытащить не смог бысро, тот был придавлен рухнувшей плитой. И это заняло время, а “глубинные плети” его заприметили в последний момент, перерубили веревку…
И снова поцелуи, уже горячие объятия, уверенные, размеренные движения, вдавливающие меня в грязную землю…
А между поцелуями и рывками — рассказы, признания и ругань, чтобы я не смела больше… вот так. И тут же благодарность, потому что он не рассчитал, потому что его тоже задело плетью, не перерубило — защита была, но оглушило. И он бы не выплыл сам, хоть и совсем рядом с берегом был…
А потом говорить уже невозможно. Ему. Увлекся процессом. А я и не начинала разговаривать — только слушала. И стонала. Громко.
Жила и дышала.
Только когда мы, уже успокоившись, лежали в обнимку, пытаясь накопить в себе силы на то, чтобы одеться и вернуться в Замок — ну или просто вернуться, можно и голыми — не могла не отреагировать на его задумчивое:
— Я когда тебя из топи этой спас, голую такую, холодную… тоже очень хотел согреть таким способом.
— Вот и надо было, — проворчала, — Не потеряли бы столько времени.
Ключ шестой и седьмой
Я и сдержанность — понятия, в целом, сопоставимые.
Как я и умение держать лицо. Почти любое. Могу в любой ресторан зайти с видом человека, только что совершившего многомиллиардную сделку и теперь желающего выбрать себе из меню блюдо или раба.
Могла.
Ресторанов-то нет.
В общем, вопить — это не мое. Верещать и бегать по кругу — тоже. Но в этом мире все не так. Бегать с криками — самое оно, когда тебе на лицо пытается налипнуть что-то полуживое, зажимая нос, рот и заодно и глаза. Полуживое не в смысле, что умирающее. А в смысле, что ожившее. Чему и не следовало оживать!
И маски я, похоже, буду теперь в кошмарах видеть.
Началось все очень даже нормально — ну, насколько возможно в нашем случае.
Даже напомнило немного один из любимейших фильмов, про Индиану Джонса, в котором герой стоит у огромного количества чаш и пытается понять, что из них — Святой Грааль. Мы также стояли перед сотней масок, прилепленных на стены одной из галерей — пыльной и на вид давно забытой — и пытались понять, какая из них — шестой ключ.
“Маска, благодаря которой драконы могут прикрыться и не показать своего отвращение к сгорающей плоти”
И выбрали неправильно, да. Это сразу стало понятно, потому как раздался всеобщий почти вздох — то есть шелест от встрепенувшихся масок — а потом на нас обрушилась обезумевшая стая "птиц". Или кем они себя считали? Не знаю, у меня в тот момент не было времени думать — я верещала, взвизгивала, бегала кругами и пыталась отбиться руками от порождений нездоровой драконьей энергии.
А маски сходили с ума.
Налетали, били сверху и снизу, старательно липли к лицу, трепыхали своими краями, и, похоже, всерьез собирались удушить нас обоих.
Евор, надо сказать, был хорош в попытке защитить и меня, и себя. Как только первый шок прошел. Но ему надо было еще побыть немного Гарри Поттером и добыть таки в матче квиддича неуловимый снитч. И примерить нужный ключ на себя с помощью заклинания — иначе маску не унести, если верить туманным инструкциям.
— Пробуй ту, самую простую! Белую! — вопила я и уворачивалась от очередной безумицы.
Может пшена этой дичи насыпать где-нибудь? Пожрут и успокоятся…
— А может та, с драгоценностями? — предлагала я, отбиваясь сразу от нескольких случайно найденной палкой — похоже, это когда-то было ножкой стула и уже служило оружием, — Или вот эта! Которая на языки пламени похожа!
Но маг в этот момент как-то высоко подпрыгнул, извернулся и схватил откровенно мерзкую маску. Будто сделанную из кожи рептилии… или дракона. Отвратительную…
Прижал ее к лицу…
И в следующее мгновение все прочие рухнули на пол.
— Почему? — уставилась я на мужчину.
— Мы всегда прикрываемся от чего-то неприятного ровно таким же. Хотя нам и кажется, что мы воины в сверкающих доспехах против тварей.
