[297].
В большом «Энциклопедическом словаре»[298] различается воображение пассивное и активное. Активное – это именно то, о котором у нас шла речь, это дар создавать новые картины из всех, запечатленных нашей памятью.
Пассивное воображение, даже когда мозг исполнен живого волнения, немногим отличается от памяти. Человек, у которого активное и властное воображение, проповедник Лиги во Франции или пуританский проповедник в Англии[299], взывает к черни громовым голосом, с горячим взором и безумными жестами он изображает Иисуса Христа, молящего Предвечного Отца о справедливом возмездии за новые раны, нанесенные ему сторонниками короля, за гвозди, вбитые сими нечестивцами в его ноги и руки. Отомстите за Бога Отца, отомстите за кровь Бога Сына, встаньте под знамена Святого Духа; некогда Святой Дух был голубем, ныне это орел, мечущий молнии. Люди, у которых воображение пассивное, потрясенные этими образами, этим голосом, этими жестами кровожадных мошенников, устремляются прямо с мессы или проповеди убивать сторонников короля и зарабатывать себе виселицу.
Пассивное воображение разжигается то на проповедях, то на спектаклях, то на Гревской площади, то на шабаше.
Литература[300]
Слово «литература» – один из тех расплывчатых терминов, которых так много во всех языках. Таково и слово «философия», которым обозначают то изыскания метафизика, то доказательства геометра, то мудрость человека, постигшего суетность света, и т. д. Таково также слово «дух», которое употребляется по всякому поводу и всегда нуждается в пояснении, ограничивающем его смысл; и таковы все слова, которые выражают общие понятия и точное значение которых определяется лишь предметом, к которому они прилагаются.
Литература – это, собственно, то, чем была грамматика у греков и римлян, слово «литера» первоначально означало то же, что «гамма», – и только. Но так как буквы алфавита – основа всех знаний, со временем грамматиками стали называть не только тех, кто преподавал язык, но и тех, кто занимался филологией, изучением поэтов и ораторов, схолиями, толкованием исторических событий.
Грамматиком именовали, например, Афинея[301], который жил при Марке Аврелии[302], автора «Пира мудрых» – беспорядочного собрания цитат и сведений, как истинных, так и ложных, которое в то время имело успех. Авла Гелия, жившего при Адриане[303], причисляли к грамматикам за его «Аттические ночи», в которых мы находим множество критических заметок и изысканий. «Сатурналии» Макробия[304], написанные в четвертом веке, ученое сочинение, назидательное и приятное, тоже считалось трудом хорошего грамматика.
Под литературной образованностью, в которой и состояло значение грамматики Авла Гелия, Афинея, Макробия, во всей Европе понимают знание произведений изящной словесности, знакомство с историей, поэзией, красноречием, критикой.
Человек, читавший в подлиннике древних авторов, сравнивший переводы их сочинений и комментарии к ним, в большей мере приобщился к литературе, нежели тот, который предпочел ограничиться чтением хороших авторов своей страны и не имел другого наставника, кроме влечения к легко достижимому удовольствию.
Литература – это не особое искусство, а освещение, в котором предстают изящные искусства, освещение нередко обманчивое. Гомер был гений, Зоил[305] – литератор. Корнель был гений, а журналист, пишущий о его шедеврах, – человек литературных занятий. Расплывчатый термин «литература» без различия прилагается к произведениям поэта, оратора, историка, хотя авторы этих произведений могут выказывать весьма различные познания и обладать какими угодно качествами, которые мы связываем с понятием словесности. Однако Расина, Буало, Боссюэ, Фенелона, более искушенных в литературе, нежели их критики, было бы весьма неуместно называть литераторами, так же как о Ньютоне и Локке было бы мало сказать, что это – умные люди.
Можно быть литературно-образованным человеком, не будучи ученым. Всякий, кто с пользой для себя прочел главные произведения латинских авторов на своем родном языке, приобщился к литературе, но их знание требует более обстоятельного и углубленного изучения. Было бы недостаточно сказать, что «Словарь» Бейля – литературный сборник; было бы недостаточно даже сказать, что это – весьма ученый труд, потому что отличительная особенность и высочайшее достоинство этой книги состоит в глубокой диалектике, и если бы она не была энциклопедией мышления еще в большей мере, нежели собранием сведений и примечаний, по преимуществу довольно бесполезных, она не пользовалась бы славой, которую столь заслуженно приобрела и которая сохранится за ней навсегда. На «Словаре» воспитываются литераторы, и его автор выше их.
