Эта история навсегда избавила меня от желания создавать женщин в угоду своим прихотям.
Вся любовь и нежность, зиждущаяся в моем сердце, которую я хотел бы растратить на Мари, теперь доставалась сыну и Варгаару. Мари же я по-прежнему обожал, но это чувство больше не делало меня заложником тоски по утраченной женщине. Я любил ее на расстоянии, я знал, что ее физическое тело давно растворилось в эфемерных волнах ее мелодий, и что ее прежнюю уже никто не вернет. Теперь я боготворил ее чистый дух, который бесконечно воплощался где-то далеко, далеко в сказочной музыке, творимой ею. Я любил без жажды обладания, любил чисто и бескорыстно, я наконец-то узрел в ней Бога, и чувство, поселившееся в моем сердце, делало меня поистине счастливым. Только сейчас я начал понимать, что имел в виду мой наставник, говоря о том, что Мари более развита, нежели я. Уже тогда она любовалась не столько мною, сколько божественной искрой, изредка высекаемой из моего стержня.
Глава 15
Владимир, так я назвал своего сына, рос сильным и своенравным ребенком, ничего не страшился, с легкостью укрощал животных Варгаара и проявлял интерес ко всему, что его окружало. В четыре года он исследовал морские пучины, в пять лазал по деревьям, гоняясь за обезьянами, а в шесть обуздал тимурина. Уже в столь нежном возрасте мой драгоценный ребенок полностью оправдывал данное ему имя.
Иногда его выходки были за гранью моего понимания, и с каждым годом я все меньше и меньше мог влиять на него. Он стал зерном, взошедшем по моей прихоти, но не моим творением, и потому не был подвластен моей воле. Мне казалось, он — самое прекрасное, что может быть в Варгааре, грезилось, что мой сын сделает его живым и непредсказуемым, что до поры дремлющая в нем сила и неустанный, пытливый ум привнесут в этот мир остроты и страсти.
Иногда, наблюдая за его забавами, я размышлял, не сам ли Варгаар стал его подлинным отцом, потому что мое чадо мало походило на своего истинного родителя. Владимир был силен и самоуверен, смышлен и предприимчив, пугающе властолюбив и смел. Я смотрел, как растет моя кровь и плоть и желал видеть его действительным владельцем моего мира.
Я не мог повлиять на его судьбу напрямую, моя магия Творца на него не действовала, но мог создавать условия, в которых он проявил бы все свои таланты. И я создал. Уютный благоухающий плодовыми деревьями и истекающий реками оазис, раскинулся по мановению моего карандаша там, где прежде были лишь пустынные степи. Я населил его мужчинами и женщинами, и вскоре это райское место заполнили крики новорожденных.
Так мир, некогда задуманный диким и непригодным для человека, полнился все новыми и новыми его представителями.
Мой сын рос, дети, рождающиеся в деревне Грез тоже, им стало тесно в маленьком уютном рае. Я заметил, как возрастал их интерес к далеким горам, за которыми прятались безмолвные леса и бурливые моря. Тогда я и принял решение обучить их градостроительству.
Владимиру было тринадцать, когда я забрал его и еще нескольких смышленых ребят с их отцами в долину, посреди которой возвышалась огромная остроконечная гора.
Я работал вместе с ними не покладая рук. Мое отношение к творческому процессу сильно поменялось. Я больше не воспринимал себя чем-то отдельным от Вселенной и от того мира, в котором творил, я не мнил себя художником, стремящимся отполировать свой талант до блеска, я стал спокойней относиться к неудачам, потому что моя работа с карандашом в руках отныне была лишь молитвой. Меня не тешили самолюбие или гордость за проделанную работу. Я испытывал лишь благодарность, когда из-под моего карандаша выходило что-либо стоящее, я был бесконечно признателен за то, что изначальный Творец подарил мне такой восхитительный способ познавания его мудрости. Творчество всегда было для меня философией, теперь же оно стало и образом мысли, и, как следствие, образом жизни.
Через семь лет мои воспитанники вернулись в деревню с вестью о том, что Будвель — первый город Варгаара, отстроен.
Сборы в дальний путь заняли месяцы, но не все жители первого человеческого пристанища последовали за моим сыном, были и те, кто пожелал остаться. Среди этих немногочисленных семей оказалась и семья Милы — первой дочери Мариамны. Моя драгоценная, уже не юная Мариамна снова ждала дитя, четвертого в их семье, и Адам наотрез отказывался ехать. Первый мужчина Варгаара был нелюдим, его не прельщали новые веяния в молодом развивающемся мире, он хотел лишь одного; быть рядом со своей женщиной и детьми, город, высеченный прямо в теле могучей скалы, Адама не интересовал, ему вполне хватало и своего прежнего жилища.
Милу же, напротив, будоражила мысль о том, что где-то есть творение, созданное Владимиром. Она хотела узреть то, в чем нашла, наконец, воплощение его неуемная мысль, хотела стать частью мирка, который создал этот необыкновенный молодой мужчина.
Еще в детстве росший рядом с Милой Владимир поражал ее воображение своими выдумками и забавами. Их семья была единственной, с кем я и мой сын имели тесный контакт. Как великую тайну ей рассказали то, что отец Владимира создал Варгаар, и она должна была хранить эту тайну в кругу семьи.
Всех в деревне поражали способности и таланты юного Владимира, и только Милина семья знала истинную природу его инаковости. Не любить этого смелого и сильного юношу было невозможно, и Мила с замиранием сердца ждала того дня, когда они войдут в возраст. Но за пару лет до этого, я забрал своего сын из деревни. Мила не ведала, куда мы направились, и не знала, суждено ли ей свидеться еще с другом детства.
Шли годы, она ждала, надеялась, трепетала от одной мысли о Владимире. Но он не возвращался, и тогда отец пообещал ее мужчине, чье мнение не отличалось от Адамова практически ни в чем.
Теперь же, когда все вокруг кружилось и вертелось в бесконечных сборах и разговорах о новой жизни в Будвеле, Мила готовилась стать женщиной выбранного для нее мужчины.
Я наблюдал эти сердечные трепыхания молодой, тонкотелой девчушки, так похожей на свою очаровательную мать, и содрогался при одной только мысли о том, что ей придется терпеть нелюбимого мужа всю жизнь. Мила выросла тихой и покорной, и я был абсолютно уверен в том, что она исполнит волю отца и подарит свою красоту и юную свежеть тому, кого для нее избрали, продолжая лелеять в сердце любовь к своему истинному избраннику.
Мила, конечно, была не единственной, кто мечтал о моем сыне, но он рос на удивление холодным, по отношению к женщинам. Казалось, его вообще не интересуют ни сердечные, ни плотские радости, Владимир был поглощен лишь познанием и приручением природы, что его окружала. Он с маниакальной настойчивостью хотел все понять и повторить. Он стал тем, о ком я мечтал, когда чуть было не разочаровался в Мариамне и Адаме. Но меня страшила его холодность, она была отзвуком моей давней ошибки, она была частичкою Лары. Я стал опасаться, что мой сын лишен того же, чего я когда-то недодал его матери.
Если мысли всех существ, созданных мною, были для меня легкодоступны, то душа собственного сына оказалась наглухо закрыта за тяжелым, непроницаемо-черным взглядом Лариных глаз. Так же как и его мать, он не выбирал средства для достижения поставленных им целей, но был более расчетлив и менее жалостлив. Он всегда получал то, чего хотел, и даже я не всегда мог этому противостоять.
