и за собственную жизнь и собственную свободу.
— Глупость какая! Да я без всякого труда найду поддержку у любого соседнего плантатора: они все считают вас опасным чудаком… а может, и войска губернатора помогут. Но мне не хочется терять время, там много надо сделать до наступления мореходного сезона.
— Сделать? Что же, позвольте узнать?
— Вам и в самом деле интересно? Так вот, дорогой мой, я собираюсь основательно заняться работорговлей. Полей больше не будет, на их месте я построю большие бараки. Привезенных из Африки рабов будут приводить тут в порядок и обучать разным работам: начиная с обработки хлопка и кончая прислуживанием в доме. А потом их, выдрессированных, послушных и умелых, продадут куда дороже в Луизиану или в южные штаты Соединенных Штатов. Как видите, у меня большие замыслы, но и выгоду они сулят огромную, вы уж поверьте. Так что, будете подписывать?
— Никогда. И ни за что.
— Даже так? Ладно, посмотрим. Идите-ка сюда.
Жиль сделал несколько шагов. Пространство в глубине пещеры, кстати сказать, оборудованной не без удобств, было отгорожено занавеской.
Легро схватил ее за край и отдернул одним движением. У Турнемина вмиг пересохло в горле, кровь бросилась ему в лицо: Мадалена, не прикрытая ничем, кроме белокурых распустившихся волос, скорчилась на матрасе — щиколотку ее обхватывала цепь, другой конец которой был прикован к кольцу в стене грота. Рядом с ней, поджав ноги, сидела Олимпия в варварском красно-черном одеянии, расшитом золотом, и серьезно раскладывала белые камешки из одной большой кучки на несколько одинаковых небольших.
Появление Жиля вырвало из горла девушки стон отчаяния, она перекатилась на живот, уткнув лицо в руки. Олимпия же лишь любезно улыбнулась Турнемину.
— Добро пожаловать, господин шевалье. Уже забираете свою хорошенькую любовницу? Наши мужчины огорчатся — она им очень понравилась.
— У них еще будет возможность полюбоваться ею поближе, — сказал Легро.
Он быстро наклонился, поднял с земли нечто вроде деревянной колотушки и ударил в подвешенный к выступу скалы гонг: мощный гул наполнил пещеру.
Откуда ни возьмись, появилось человек двадцать — несколько из них, не дожидаясь команды, бросились на Жиля и повисли у него на руках, пользуясь тем, что он буквально окаменел, увидев наконец обнаженной ту, о которой так давно мечтал. Только теперь он начал яростно сопротивляться, но, как ни велика была его сила, врагов оказалось слишком много. Не прошло и минуты, как его связали и, словно сверток, бросили к ногам Легро.
— Раз вы не хотите поладить со мной по-хорошему, — сказал тот и по-волчьи оскалился, — придется убить прелестное дитя. Но умирать она будет долго, вам хватит времени передумать.
— Подлец! Что вы собираетесь сделать? Это же невинный ребенок…
— Невинный ребенок? С такой-то аппетитной грудкой и круглой попкой? Бросьте! Не может быть, чтобы мужчина с вашей репутацией не попробовал ее. Однако придется разделить трапезу с другими. Вы же, кажется, выступали за равенство? Ну так вот: я придумал для вашей прелестной девочки довольно приятный способ умереть, во всяком случае, поначалу… Я отдам ее своим ребятам, и они, каждый из них, возьмут ее на ваших глазах столько раз, сколько захотят. Потом, если и этого не хватит, чтобы вас переубедить, ее ублажит осел. Можете представить, какова она будет после этого. Ну что, приступим?
— Вы не можете так поступить. Убейте меня, и дело с концом.
— Как, вы хотите, чтобы я лишил вас такого зрелища? Да ни за что в жизни… Переверните девку и привяжите!
Вопли несчастной Мадалены наполнили грот.
Какой-то старик и еще один бандит помоложе с помощью Олимпии перевернули девушку, и при свете факелов, свисающих на крюках с потолка пещеры, взорам присутствующих открылась вся красота ее обнаженного тела: отливающий перламутром живот с золотистой пеной внизу, белоснежная, увенчанная розовыми сосками грудь, нежные ноги — тот, что помоложе, грубо раздвинул их, но его остановила Олимпия.
— Погоди, — сказала она. — Пусть бедняжка хоть немного удовольствия получит.
Приподняв голову Мадалены, она влила ей в рот содержимое золотого кувшинчика и, выпустив голову девушки, как нечто совершенно ненужное, забегала проворными пальчиками по ее телу: постепенно крики ужаса Мадалены сменились счастливыми стонами. Жиль, у которого от удивления глаза чуть не вылезли из орбит, увидел, как чистая Мадалена-недотрога мурлычет и корчится, словно пришедшая на охоту кошка, под ласками колдуньи. Олимпия встала.
— Готова! Ждет не дождется. Кто первый?
— Я и сам бы рад, да вот занят с господином.
Ну так как, шевалье, вы уступаете мне плантацию? Одно ваше слово, и вы сами сможете воспользоваться добрым расположением девушки, которое разбудила в ней наша Олимпия. Посмотрите-ка, наша перепелочка сама так и напрашивается.
Теперь уже Мадалену никто не держал. Закатив глаза, сжав грудь руками, она постанывала, раскачивая бедрами, словно ища партнера. Жиль, изнемогая от желания и бессильной ярости, закрыл глаза, чтобы немного прийти в себя. Сколько еще он выдержит? И зачем терпеть? Помощи ждать неоткуда, даже смерть не спасет — он не может достать из-за голенища свой скальпель.
— Давай, Москит! Ты будешь первым. Заслужил.
Жиль открыл глаза. И увидел, как Жозе Кальвес буквально бросился на Мадалену, с силой вошел в нее, но даже он сам вскрикнуть не успел: захрипевший было от удовольствия Москит вдруг завопил от боли. В спине у него торчала неизвестно кем выпущенная индейская стрела…
Жиль обернулся и увидел, что у входа в пещеру, на скале, стоит Понго, а к нему уже подбегают вооруженные чернокожие — целый отряд под предводительством Франсуа Бонго. Негр — Фула одним взмахом мачете отсек голову разбойнику, . пытавшемуся загородить ему дорогу, — кровь забила фонтаном.
Вторая стрела Понго вонзилась в горло Олимпии, а Симон Легро буквально исчез под накатившей на него волной черных тел, ощетинившейся смертоносными клинками. Он даже выстрелить ни разу не успел.
— Развяжите меня! — вопил Жиль, старавшийся справиться с путами. — Да развяжите же наконец!
Франсуа Бонго одним движением мачете перерезал веревки, Турнемин даже не поблагодарил, его — он бросился на черные спины, под которыми скрылся Симон Легро.
— Оставьте его! Я сам с ним разделаюсь! Он мой!..
Но когда бывшие рабы, которых бывший управляющий подвергал таким мукам, отошли в сторону, на земле остался лежать окровавленный труп, и подоспевший Франсуа отсек ему голову.
— Это для Дезире! — сказал он, засовывая свой трофей в мешок.
А Жиль, обернувшись, попал прямо в объятия Понго — забыв о своей легендарной невозмутимости, индеец смеялся и плакал одновременно.
— Моя рад, что успевать!..
— Понго! Дружище! А я думал, тебя нет в живых! Как тебе удалось привести
