Прошел седьмой месяц. Данизэль чувствовала, как шевелится внутри нее ребенок, поворачиваясь в полусне.
Ночью магические драгоценности, которые подарил ей Азрарн, светились и сверкали. И все же он так и не дал ей один из тех талисманов, благодаря которым, по некоторым легендам, он появлялся, отвечая на зов смертных. Но в эту ночь, чувствуя движение ребенка в себе, Данизэль поняла, что ей стоит лишь произнести его имя, и он придет. Так она и сделала.
В тот же миг Азрарн предстал перед ней. В комнате возникла высокая черная фигура, напоминавшая сложенный лист. Лист развернулся, и Данизэль увидела змея с пылающими в темноте глазами.
— Не упрекай меня, — опередил ее Азрарн. — Ведь я предупреждал тебя, каков я и как все произойдет.
Она повернулась и увидела, как его лицо медленно осветилось, будто зажглась некая невидимая лампа.
— Разве я упрекаю тебя? — спросила Данизэль. — Я просто думаю, что дитя родится еще до рассвета.
— Ты не почувствуешь никакой боли, — сразу же ответил он. Его лицо оставалось бесстрастно, словно он не испытывал к ней больше никаких чувств, но она могла бы догадаться, что это не так, даже если когда-нибудь и сомневалась. — А когда ребенок родится, я вызволю тебя из этой западни. Девочку я оставлю им в наследство. Я сделаю ее сильной и ужасной. А после этого сам же и покончу с ней. И ты поступишь так же, Данизэль.
— Нет, — возразила красавица. — Я не оставлю ребенка одного ни здесь, ни где-либо еще.
— Я собираюсь заставить ее приносить пользу, — продолжал Азрарн. — Я говорил тебе, что являюсь отцом зла. Не думай, что я стану считаться с тем созданием, которое зреет в твоем чреве, даже ради тебя. Я не отступлюсь. Поскольку эти люди так истово обожают своих богов, я дам им нового бога для обожания и позволю ощутить на собственной шкуре, как это выглядит, когда к тебе так относятся. Иначе они не усвоят урока.
— Нет, — снова повторила Данизэль. — Ты можешь бросить меня, и я не смогу помешать этому. Но я не позволю оставить ребенка одного.
— Мы никогда не занимались любовью по-настоящему, — произнес Азрарн. — Ты не знаешь, скольким великолепным вещам я могу научить тебя. И мира, который я могу открыть для тебя. Даже Драхим Ванашта раскроет свои ворота из стали и драгоценностей и зажжется для тебя по моему желанию.
Данизэль больше не возражала, только посмотрела ему прямо в лицо. Золото драпировок отразилось в ее взгляде, и внезапно ее глаза тоже стали золотыми. Возможно, ему не понравилось это напоминание о солнце, и он отвел взгляд.
— Я пришлю к тебе служанок из Нижнего Мира, — пообещал Азрарн.
Затем князь демонов обошел комнату, на ходу срывая золотые украшения. Данизэль так и не поняла, оскорбляло ли его прикосновение к этому металлу, потому что слишком уж вдумчиво и медленно он выполнял свое дело, будто бы каждый кусок золота был намного тяжелее, чем на самом деле. А когда Азрарн выбросил кусочки золота за драпировку, они упали без стука.
Покончив с украшениями, Азрарн немедленно исчез, провалившись сквозь пол. Но даже когда он исчез, Данизэль чувствовала прикосновение его губ к своим.
Затем, словно стройные темные призраки, появились женщины-эшва. Данизэль часто видела их. Демонессы почтительно прислуживали ей, так как преданно любили все, что любил их хозяин. Говорят, даже эшва поражались ее красоте. Данизэль действительно была прекрасна, — впрочем, могла ли она быть иною?
Эшва принесли с собой белый лен, собранный на берегах Сонной Реки, несущей свои воды вдоль границ королевства Азрарна. Они разложили лен на полу, и он сам по себе разгорелся светло-желтым пламенем.
До этого Данизэль не чувствовала боли. Усиливающееся толчки ребенка напоминали ей, скорее, вьюгу из огней и искр, кружившую у нее в животе. Когда колдовской огонь охватил светлую ткань, на мать опустилась дремота, а с нею пришла отрешенность, и красавице показалось, что она выскользнула из своего тела и парит в воздухе. Она прекрасно видела все происходящее, словно наблюдая за действиями другого человека со стороны.
От ее тела не требовалось никаких усилий, во всяком случае ей показалось именно так. Ребенок уже нетерпеливо искал выход из материнской утробы. Сначала это могло бы озадачить Данизэль, но интуитивно она догадалась, что эшва, которые могут заколдовать лису на земле и тучи в небе, просто околдовали ребенка и теперь манили его наружу с помощью безмолвного призыва.
Ни кровь, ни другая жидкость не сопутствовали родам. Дитя менялось, становясь странно бесформенным и текучим, изменяясь и оставаясь неизмененным одновременно. Можно ли было предположить, что процесс появления его из материнского чрева окажется настолько необычным? Тонкий и гибкий, младенец нашел путь наружу, не причинив никакого вреда ни себе, ни матери. Он появился внезапно и как-то слишком быстро — почему-то ногами вперед. Впрочем, для ребенка это оказалось настолько же естественным, как для кошки упасть на четыре лапы. Потом из тела матери показались ручки, которые сразу же приобрели форму обычных человеческих рук, и туловище, гибкое и безупречно чистое. Младенец вытянул ручки вверх, словно готовясь нырнуть, а головку откинул назад. На малютке не оказалось ни одного пятнышка. Не было ни пуповины, ни плаценты. Он изящно выплыл в руки эшва, тут же осмотревших его. Так что благоухание их дыхания стало первым дурманящим запахом, который ребенок узнал, попав во внешний мир.
Девочка родилась белокожей, с длинными и блестящими волосами цвета черного ночного океана, как у Азрарна. У нее были маленькие, совершенной формы ноготки на ручках и ножках. Из-за отсутствия пуповины у малютки не оказалось пупка, который бы только испортил ее животик, гладкий, словно вылепленный из алебастра. Но не только это отличало крошку от обычного смертного ребенка. Сквозь ее опущенные веки с тяжелыми ресницами просачивался голубой свет, исходивший из самой глубины глазниц, таившихся за ними. И конечно, во многом девочка походила на свою мать.
Данизэль все еще парила в воздухе над собственным телом. Увидев дочь, она не испугалась, но очень удивилась. С одной стороны, мать осталась довольна ею, но в то же время испытывала невыразимую горечь: родившееся существо не было человеком.
Девочка не плакала и не просила еды. Материнское молоко не являлось для нее жизненной необходимостью, и Данизэль знала, что ее груди так никогда и не наполнятся этой белой влагой. Но вот настало время предложить ребенку первую пищу.
Шелковая веревка, обвивавшаяся вокруг руки одной из эшва, оказалась змеей. Демонесса наклонилась поцеловать ее, а когда она вновь подняла голову, на ее губах осталась отметка — отпечаток двух острых зубов. Черная, как чернила, кровь демона потекла из двух маленьких ранок.
Эшва прикоснулась ранками к губам ребенка. Беззвучно, не поднимая своих фиолетовых век, ребенок пил черную кровь.
Хотя Данизэль была в полубессознательном состоянии, ее сердце затрепетало, словно осенний лист, почуяв нечто чуждое, необъяснимое. Она наконец в полной мере ощутила себя сосудом бога (так же, как сам Белшевед являлся сосудом богов), хотя еще недавно избранной для защиты этого города, вечного оплота белой магии.
