…на побережье Эгейского моря, на острове Скироспопробую я от судьбы своей тягостной скрыться,вдруг обо мне позабудут упрямые Мойрына побережье Эгейского моря, на острове Скирос…
На похоронах идет дождь. Черные зонты, черные плащи, черные шляпы.
– Сегодня мы хороним…
Она была хорошей дочерью. Прощай, я никогда тебя не любила. Верная подруга. Бедная, бедная девочка. Все так ее любили. В сущности, она была так одинока. Такая молодая.
Ты все перепутала. Это совсем не тебя хоронят.
Не меня? Ах да, меня уже похоронили. Закопали среди роз.
– Мы потеряли выдающегося ученого…
– Нам так жаль, дорогая! Нам очень, очень жаль…
– Его неоценимый вклад в развитие…
– Любимый учитель…
– Бедный, бедный Димитрий!
Черная шляпка, черная вуаль. Молодая вдова. Ни слезинки.
– А что вы хотите, на двадцать лет моложе.
– Соболезнуем вам, дорогая.
– Да что вы, на двадцать, на все тридцать.
– Ах, они были такой хорошей парой.
– Держитесь, милочка.
– Да она изменяла ему направо и налево.
– Перестаньте.
– А где же любимый ученик?
– Этот красавчик? Неужели его нет? Странно.
– А это кто? Дочь? Никогда не знала, что у Димитрия есть дочь.
– Бедная девочка!
Ни слезинки, а все плывет перед глазами, ах да, это же дождь, мокрые зонты черные скорбные лица… черные цветы… музыка все быстрее и быстрее… карусель вертится вертится карусель лица цветы музыка зонты взгляды шепот нам так жаль перестаньте так жаль да что вы все на одной ноте на одной ноте на одной ноте заело пластинку заелопластинкузаелопластинкузаело дождь…
– Перестань!
Синие глаза. Фредерика. Держит ее взглядом, останавливает карусель. У них на двоих всего одно сердце, как оно справится с двойной болью, бедное сердце! Потому, что смерть невинна, и ничем нельзя помочь. Гроб опускают в мокрую яму. Дождь. Цветы, много цветов. Нарциссы. Он никогда не любил розы. Он не любил носить галстуки, он не любил кошек, и ловушки для ветра, и музыкальные шкатулки, и пирожные. Горький шоколад, соленый миндаль. И ему нравилось ходить всю жизнь в одной рубашке. Всю жизнь. Пока смерть не разлучит нас.
Они уходят домой. Она и Фредерика. Вместе. Пьют чай. Молчат. Слова только мешают. Даже не нужно смотреть друг на друга. Общая боль. Общая беда. Общая вина. Сто лет подряд пьют чай. Сидят друг против друга, длинный стол заставлен посудой, грязные чашки, блюдца, ничего не моют, Роуз спит посреди стола. Упало блюдечко, медленно, медленно падает, десять часов все падает и падает, и падает, беззвучно разлетаются осколки. «Безумное чаепитие», – говорит Димитрий. Он смотрит на них. Две безумные розы, вид сверху.
– Может, ты приляжешь? Ты совсем не спала.
Она приляжет. Она свернется калачиком, накроется одеялом, она постарается заснуть, она будет хорошей девочкой, она всегда старалась быть хорошей девочкой, она всегда всех любила, и вот, пожалуйста – закопали в саду. Среди роз. Розам, наверное, неприятно, что она там лежит. Ты опять все перепутала! Это же не ты там, под розами. Не я? Я этого не хотела, совсем не хотела… хотела-хотела, ухмыляется маленький алчный зверек в своем потайном ящичке, потягивается, выпускает острые коготки, больно, сворачивается клубочком, хотела-хотела! Я не виновата, совсем не виновата, это все он, он один во всем виноват, сам виноват!
