Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
К нему бросились, ему заломили руки и поволокли к выходу. Черниллко бежал следом и норовил наподдать коротенькой ногой.
– Осемкин! – выл пиковый король, ошибиться в масти которого теперь было никак нельзя. – Меня зовут Семен Осемкин! Запомните, запомните это имя! Да здравствует!..
Лев Анатольевич вторил доктору, в ужасе глядя через губу на место, где только что было культурное достояние, оно же мужское, оно же Логос, пронзающий творчеством мировой хаос.
17
Его увезли на реставрацию.
Стебель привили обратно вместе с аффектом, который непосредственно после увечья нисколько не пострадал и мог, казалось, вести безоблачное автономное существование вне основного массива Льва Анатольевича. Однако Франкенштейн, явившийся с визитом через месяц, только вздохнул и горько сказал:
– Нет. Травма, швы – это чересчур. Это лишний штрих, уродующий полотно.
– Зато история трагическая, – пролепетал Титов.
– У меня не исторический музей. У меня живая действительность. Отправляйся в запасники, старина.
– Где, где они, эти запасники? – в отчаянии вскричал тот.
– В запасники, – повторил Франкенштейн, не слыша его и обращаясь к себе. – Они повсюду. Искусство лежит под ногами и ждет, чтобы его подобрали. Оно – сама жизнь. – Он очнулся, поправил Титову одеяло, участливо вручил ему апельсин, большое ударенное яблоко и воду одновременно, так что тот еле сумел удержать подношение. – Бывают люди, которые пишут мемуары про свою жизнь в искусстве, а я вот, когда засяду такое писать, расскажу про жизнь искусства во мне. Потому что жизнь – сама по себе шедевр.
Все это показалось Титову малоинтересным.
– Я хочу на выставку, – сказал он дрожащим голосом. – В центр Помпиду.
– Так ты уже едешь на выставку, – сочувственно отозвался Франкенштейн. – Все мы едем.
– Но как же я еду? У меня еще десять сеансов лечебной физкультуры! И массаж.
– Да так и едешь, сам убедись.
Франкенштейн протянул Титову свежий номер знакомой газеты.
Экспозицию теперь называли панорамой и название поменяли тоже: «Подноготная». В этом содержался намек на рецептуру приворотного зелья – настояла ворожея, и пришлось пойти ей навстречу. На снимке душой привычной компании был человек в черной полумаске.
– Но это же не я!
– Ну и что! Кому это важно!
– Как же не важно?.. Кто это такой?
– Это Черниллко. Мы объяснили, что варвар попал в тебя кислотой и поэтому маска. Видишь – доктор тоже в маске. Только в докторской, марлевой.
– Это подделка! Дешевая мазня!
– Не подделка, а талантливая копия…
– У него вообще нет никакого аффекта!
– Как это нет? – горячился Франкенштейн. – У него уже есть аффект!
– Да откуда же?
– Да оттуда же!
– Ногти?..
– Нет! Просто ноги помыл и плюнул в воду! Девушка выпила…
– Я буду судиться!
– И что ты предъявишь? У тебя и аффекта больше нет.
…Лев Анатольевич в смятении посмотрел на место, где еще недавно расцветал первичный аффект – ныне всосавшийся полностью и гулявший с экскурсией по сосудам, подбираясь к мозгам. Аффект, полный хищного любопытства, знакомился с внутренней подноготной панорамой. Предметом беглого осмотра была сама жизнь, где все попеременно выступают то экспонатами, то экскурсантами.
Из цикла «Небылицы»
Черный Доктор
По вечерам, когда съедена запеканка, врачи и больные, прислушиваясь к вою ветра, людей и кухонных собак, сдавленными голосами рассказывают друг другу истории о Черном Докторе.
Черный Доктор приходит ночью, когда его не ждут.
На нем черный халат, черные бахилы, черная шапочка, грязно-белая марлевая повязка и ослепительно-белый галстук. В одной руке он несет черный фонендоскоп, а в другой – чемоданчик с черным крестом.
Когда Черный Доктор проходит тихими коридорами, в реанимации кончается кислород, в гинекологии наступает семинедельная беременность, а в детском отделении начинается поголовный понос. Дежурные врачи и сестры засыпают мертвецким сном друг у друга в объятиях. Черный Доктор минует пищеблок, и там обнаруживается недостача масла.
Тех больных, кто клянется, будто видел Черного Доктора, переводят в психиатрический стационар. А докторам, которые его видели, велят заткнуться под страхом строгого выговора.
Однажды Черный Доктор задержался у одного дежурного врача.
Сели они играть в шахматы.
А Черный Доктор и говорит:
– Давай халатами поменяемся.
Ну и поменялись.
Дальше все пошло, как обычно: понос и агония, но никто и не пикнул, потому что все видели, как ходит Белый Доктор, а значит – все под контролем.
Полюс
– Итак, Амундсен, что там с полюсом?
– Я иметь неважно говорить по-русски. Я хорошо искать полюс, но нет его, нет нигде.
– Как же так? Как вы можете говорить, что полюса нет? Вы приехали в русское географическое общество и говорите, что нету полюса?
– Увы! Я ехать и не знать. Полюс искать везде, я не могу знать.
– Ничем не могу вам помочь. Ступайте в ваше общество, ищите полюс.
– Они не знать! Они приглашать меня, они посылать меня сюда…
– Что это за географическое общество, если нет полюса? Они обязаны, если приглашают!
– Я посмотреть хорошо еще один раз, но прошу пропустить.
– Без полюса это просто смешно. Пропустить не могу.
– Но у меня очень сильно, сильно болеть живот. Я не спать, не есть, только бежать. Туда и сюда, туда и сюда, весь ночь.
– Найдите полюс и приходите. Доктор выгонит вас без полюса.
– Умоляю!
– Видите – очередь? И все с полюсом. Идите отсюда, Амундсен.
Перламутр
Николай замолчал, и все ходили на цыпочках.
Потом он начал невнятно мычать из самой своей глубины, и окружающие всполошились.
Они прислушивались:
– Что с тобой, дорогой?
Николай не говорил ничего вразумительного, и его отвезли к доктору.
Никем не ставились под сомнение ранимость и чувствительность Николая. Это объяснялось его строением. В отличие от других, он был вывернут наизнанку. Поверхностью Николая выступала не кожа, а серое мозговое вещество. Спинной мозг, обычно скрытый внутри позвоночника, в его случае обнажился и равномерно растекся, окутывая Николая наружным коконом. Под серым веществом находилось белое, еще – ниже – внутренние органы, сосуды и так далее. Поэтому понять, на что он жалуется, было трудно из-за удаленности речевого аппарата. В целом Николай представлял собой округлое образование, похожее на светлый огурец и сочившееся трепетным перламутром. На малейшие прикосновения он отзывался болезненной дрожью. Николай всегда сидел в кресле, так как ходить ему было нечем.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
