Дары волхвов
Доллар восемьдесят семь центов. И все. Шестьдесят центов из них – монетками по одному центу. Причем за каждую пришлось ожесточенно торговаться с бакалейщиком, зеленщиком и мясником.
Делла пересчитала их трижды – сумма вышла та же. А завтра, между прочим, – Рождество.
При таких обстоятельствах остается одно – плюхнуться на продавленную кушетку и разреветься. Так она и поступила. Что поделаешь, если жизнь состоит из слез, вздохов и улыбок, причем вздохи чаще всего в большинстве.
Пока Делла проходит путь от слез к вздохам, бросим взгляд на ее жилье.
Это квартирка с убогой мебелью за восемь долларов в неделю. Во всем видна не кричащая нищета, а, скорее, тщательно скрываемая бедность. Внизу, на парадной двери, ящик для писем и кнопка неработающего электрического звонка, под которой приколота карточка с надписью: «Мистер Джеймс Диллингем Янг».
Карточка – памятник недавней эпохи процветания, когда обладатель этого имени зарабатывал тридцать долларов в неделю. Теперь, когда эта сумма снизилась до двадцати долларов, надпись на ней выцвела и потускнела. Однако это никак не отразилось на чувствах миссис Янг, уже известной вам как Делла: лишь только мистер Дж. Д. Янг возвращался домой, его встречали радостный возглас «Джим!» и нежные объятия супруги.
Успокоившись, Делла вытерла глаза и слегка напудрила щеки. Все это она проделала стоя у окна и глядя на серую кошку, разгуливавшую по серой ограде, отделяющей серый двор от не менее серой улицы.
Завтра Рождество, а у нее всего доллар восемьдесят семь центов на подарок Джиму! Долгие недели она экономила каждый цент, и вот все, чего ей удалось достичь. Да, на двадцать долларов в неделю не разгонишься, да и расходы оказались более существенными, чем она полагала. Жалкие доллар восемьдесят семь центов на подарок ее Джиму! Сколько времени она провела в мечтах о том, что подарит мужу к Рождеству. Это должно быть что-то совершенно особенное, изысканное, драгоценное и, конечно же, достойное чести принадлежать Джиму.
На стене рядом с окном, выходящим во двор, висело трюмо – потускневшее и ужасно неудобное, из тех, что только и встречаются в квартирах за восемь долларов. Делла внезапно отшатнулась от окна и бросилась к зеркалу, словно ее осенила неожиданная мысль.
От уныния не осталось ни следа. Делла слегка побледнела, но ее глаза сверкали решимостью. Быстрыми движениями она вытащила шпильки и распустила волосы.
Тут следует сказать, что у четы Янг имелось две драгоценности, которыми муж и жена гордились по праву. Это золотые часы Джима, доставшиеся ему от отца и деда, и волосы Деллы. Если бы царица Савская обитала в доме напротив, Делла, вымыв голову, непременно усаживалась бы у окна сушить свои распущенные волосы, и златотканые наряды и украшения царицы померкли бы рядом с ними. А если бы царь Соломон[42] служил привратником в их доме и заодно хранил бы в его подвале свои неисчислимые богатства, то Джим, проходя мимо, всякий раз доставал бы часы из кармана – только для того, чтобы поглядеть, как Соломон вырывает клочья из своей бороды от зависти.
Итак, прекрасные волосы Деллы рассыпались, сверкая и переливаясь, точно струи каштанового водопада. Они спускались почти до колен и, словно плащ, окутывали всю ее фигуру. Но не время было ими любоваться: молодая женщина тотчас же принялась поспешно собирать волосы в тугой узел. Затем, словно на миг заколебавшись, остановилась, пристально взглянула в трюмо, и слезинка-другая скатилась на дряхлый коврик, лежащий на полу.
Потертый коричневый жакет, того же цвета и возраста шляпка – и вот Делла, со все еще влажным блеском в глазах, стуча каблучками сбежала вниз по лестнице и торопливо зашагала по улице.
Вывеска, у которой она остановилась, гласила: «Мадам Софронис. Изделия из волос». Делла взлетела на второй этаж и остановилась, едва переводя дух.
– Не купите ли мои волосы? – поспешно спросила она у владелицы заведения.
– Я иногда покупаю, – ответила мадам. – Но придется снять шляпу и показать товар.
Снова засверкал и заструился каштановый водопад.
– Двадцать долларов, – проговорила мадам, взвешивая на руке шелковистую массу густых волос.
– Действуйте скорее, – сказала Делла.
Следующие два часа пролетели как на крыльях – метафора избитая, да что поделаешь, если так оно и было. Делла рыскала по магазинам в поисках подарка для Джима, и наконец нашла его.
Без сомнения, эта вещь была просто создана для него. Ничего подобного она больше нигде не видела – простого рисунка платиновая цепочка для карманных часов, привлекшая ее внимание не показным блеском, а благородной сдержанностью. Именно такими и должны быть хорошие вещи. Едва увидев ее, Делла поняла, что цепочка должна принадлежать Джиму. Она была такая же, как Джим, – сама скромность и достоинство.
Уплатив двадцать один доллар, она направилась домой с восьмьюдесятью семью центами в кармане.
Дома возбуждение Деллы быстро прошло. Она достала щипцы для завивки, зажгла газ и принялась исправлять разрушения, причиненные ножницами мадам Софронис. Не прошло и сорока минут, как ее голова покрылась мелкими тугими завитками, которые сделали ее похожей на подростка, удравшего с уроков. Затем она осмотрела свое отражение в зеркале пристальным критическим взглядом.
«Что ж, – подумала Делла, – если Джим не убьет меня на месте сразу, то решит, что я стала похожа на хористку с Кони-Айленда. Но что же мне было делать, боже мой, если у меня только и было, что доллар и восемьдесят семь центов!»
К семи кофе был сварен, а сковорода стояла на газовой горелке, дожидаясь маленьких гамбургеров из баранины.
Джим, сама точность, почти никогда не опаздывал. Зажав платиновую цепочку в кулачке, Делла уселась на край стола рядом со входной дверью. Вскоре на лестнице послышались шаги, и молодая женщина слегка побледнела. В трудные минуты она иной раз обращалась к Богу с коротенькими молитвами и сейчас торопливо зашептала:
– Господи, Господи, сделай так, чтобы я ему не разонравилась.
Дверь отворилась. Вошел Джим и обернулся, чтобы закрыть замок, и Делла невольно отметила, какое у него худощавое и озабоченное лицо. Не так-то просто содержать семью в двадцать два года! Ему уже давно требовалось новое пальто, да и руки вечно мерзли без перчаток.
Не успев сделать ни шагу, Джим неподвижно замер, словно сеттер, учуявший в траве перепелку. Он смотрел на Деллу с очень странным выражением, которого она не могла понять, и ей стало не по себе. Это не был ни гнев, ни изумление, ни упрек, ни ужас. Он просто смотрел на нее, даже не моргая, и с его лица не сходило это странное выражение.
Делла спрыгнула со стола и бросилась к мужу.
– Джим, дорогой мой, – отчаянно закричала она, – не смотри так! Я остригла волосы и продала их, потому что мне нечего было подарить тебе к Рождеству. А я бы этого ни за что не пережила. К тому же они опять отрастут, нужно только немного подождать. Ты ведь не будешь на меня сердиться, нет? Я просто не могла иначе. Ну же, поздравь меня с наступающим Рождеством, любимый, и давай порадуемся празднику. А какой подарок я тебе приготовила, какой восхитительный подарок!
