Я предложила купить одну из его щеток, но он отказался – ведь она была мне не нужна. В конце концов он отказался от всего, что я предлагала, согласившись лишь пожать мне руку, и ушел, оставив меня в раздумьях, как долго еще придется мне бродить по улицам этого города или любого другого, прежде чем я смогу увидеть мир с такой же превосходной, запредельной ясностью.
Я задержалась в Ханое на две недели, подыскивая попутчика из бэкпекеров, который бы согласился снимать меня на камеру в обмен на поход по Тонкинским Альпам с проводником. И так и не нашла. Все либо направлялись на юг, в Сайгон, либо пытались объехать всю Азию наскоком, выделив на Вьетнам всего неделю. Иные приходили в ужас от перспективы ночевать в глинобитных лачугах и питаться одним рисом.
И вот в середине января я в который раз настойчиво перечитывала доску объявлений в кафе для бэкпекеров, прикидывая, удастся ли мне уговорить Криса (или Крис, если это девушка) предпочесть свидание со Стэном в Хюэ веселой экскурсии к горным племенам.
За соседним столиком сидел бизнесмен из Тайваня; он помахал мне и пригласил позавтракать с ним. Узнав, что я брожу по миру вдали от семьи, он пришел в смятение и задал мне неожиданный вопрос – какая у меня группа крови?
– Вторая, – ответила я.
Он кивнул, словно ему все сразу стало ясно.
– Вас гонит ваша кровь, – пояснил он.
Азиаты давно овладели искусством делать предсказания по группе крови и применяли это умение как в политике, так и в личных отношениях.
– Слыхали об эскадронах камикадзе в Японии во время Второй мировой? – спросил он. – Туда принимали пилотов только со второй группой крови. Упертых и преданных цели до самой смерти.
С этим вердиктом, звенящим в ушах, я собрала вещи и отправилась в путешествие автостопом за тысячу километров. Мне предстояло совершить огромный крюк по Северо-Восточному Вьетнаму до китайской границы, пересечь Тонкинские Альпы и узнать, что находится за ними.
Перед отъездом я зашла попрощаться с Джеем. Все это время мы с ним на удивление хорошо ладили, и это притом что нам приходилось проводить в компании друг друга двадцать четыре часа в сутки в течение нескольких недель. А ведь на самом деле у нас было не так много общего. Он был целиком за подчинение дикой природы человеку, в том числе и на своей родной Аляске, а я, наоборот, ревностной защитницей всего растущего и цветущего. Он свысока относился ко вьетнамцам и искал англоязычной компании, желательно американцев, предпочтительнее с Аляски. Когда я спросила, зачем же он тогда год за годом ездит в Азию, он ответил не раздумывая:
– Тут тепло и дешево.
Добравшись до Ханоя, мы сразу же разделились: Джей отправился инспектировать новые бары, я – узнавать последние новости о ситуации в Тонкинских Альпах и населявших их горных племенах. После этого мы виделись редко.
Я обнаружила Джея в его комнате: он был еще в кровати и только что продрал глаза.
– Альпы? – спросил он. – И как ты туда доберешься?
– Автостопом.
Если другим это удалось, то и я смогу, Богом клянусь. Только маме я ничего не планировала рассказывать.
– Ну и когда едем? – как ни в чем не бывало спросил он.
Признаться, я была удивлена. Джей был не из тех, кто готов подвергаться унижению и стоять на дороге с протянутой рукой. Но вопреки здравому смыслу я задумалась над его предложением. Да, с Джеем будет безопаснее, однако о безопасности я не тревожилась. Во Вьетнаме с его традициями конфуцианства и буддизма к женщинам относились с безграничным почтением, и до сих пор я ни разу не сталкивалась с непристойными высказываниями или жестами в свой адрес.
Минуточку. О чем я только думаю? Ведь я приехала в Ханой, чтобы избавиться от Джея. Я покачала головой.
– Я поеду одна, – сказала я.
– А кто же, – ответил Джей с нарочным безразличием, – будет тебя снимать?
Фильм. Похоже, я оказалась в заложниках у треклятой камеры. Пора было решать – или полностью посвятить себя съемкам и снимать все, что вижу, или оставить оборудование и отправиться в путешествие налегке? Однако в таком случае у меня не будет доказательств моих открытий.
Решение пришло быстро. Что бы я там ни обнаружила в Тонкинских Альпах, мне хотелось, чтобы люди в Америке узнали об этом, хотелось показать тому механику, что он был не прав – или прав? И для этого мне был нужен Джей.
– Ладно, – ответила я. – Давай попробуем еще раз.
Мы договорились сесть на автобус до ханойского пригорода на следующее утро и приехали на вокзал в предрассветных сумерках. Автобус уже лопался по швам от пассажиров и груза, с явным перевесом в передней части. Я нашла уютную кучку мешков с рисом за последним сиденьем, сняла рюкзак, устроила себе гнездышко, села и уснула.
Когда я проснулась, мои глазные яблоки прыгали в глазницах среди грохота артиллерийских снарядов в клубящемся облаке пыли. Автобус бешено кидало из стороны в сторону, он тарахтел по неровной, как стиральная доска, дороге, словно соскочивший отбойный молоток. Несколько деревянных досок пустилось в пляс, обрушившись на мешок с опилками. Тот порвался, и в салоне началась настоящая песчаная буря, как в пустыне. Я проползла вперед, к последнему ряду пассажиров, которые сидели молча и безучастно, вцепившись в свои целлофановые пакеты, чтобы укрыть их от пыли. Завидев меня, изящная молодая девушка придвинулась на долю дюйма и немедленно принялась засыпать меня вопросами, говоря на английском с сильным акцентом.
– Сколько существ в вашей родственной семье? – спросила она и, не дождавшись ответа, продолжала: – Когда вы пьете виски?
Не успела она спросить: «Вы танцуете без штанов?», как я узнала строки из старого вьетнамского школьного учебника.
Мы вместе доделали ее просроченную домашнюю работу и перешли к более насущным темам. Собеседница гордо сообщила мне, что она не замужем и не работает. Только что ездила в гости к своему «милому», безработному почтовому служащему, который жил в Ханое. Они планировали пожениться, как только у него найдутся деньги, чтобы купить себе место. А пока она жила с родителями-пенсионерами на чайной плантации в деревне и ждала своего часа.
– Что же ты делаешь весь день? – спросила я.
– Ничего, – ответила она, поспешно пряча мозолистые руки меж колен.
По автобусу пошел слух, что мы болтаем, и стоило моей новой знакомой сойти, как кондуктор вызвал меня вперед, расчистив мне место. У него были серебряные клыки, выступавшие над нижней губой, и умиротворенное, как у Будды, лицо. Он спросил, откуда я родом, и, услышав мой ответ, расхохотался как ненормальный, ухватив меня за спину тяжелой рукой, чтобы я не сбежала.
– Я был вьетконговцем, – сообщил он, упрощая вьетнамские слова для меня.
Он говорил достаточно громко, чтобы несколько рядов в открытую наушничавших пассажиров все слышали.
– Убил двух американцев во время войны. Пиф-паф!
