– Посидите…
«Меня вызовут?» – хотел пошутить я, но вовремя осёкся…
Медсестра убежала на пост, я же присел на такое же стадионное кресло.
Была ночь, и в больнице было тихо. Я подумал о том, что уйду отсюда завтра, как только мне станет немного лучше.
Я пошёл по рукам. Медсестра снизу передала меня дежурной медсестре, и та в свою очередь, подходя ко мне, тоже позвала:
– Пойдёмте…
Мы зашли в палату, и она принялась стелить бельё, не включая свет. Достаточное его количество доходило до нас из коридора.
Я разделся, положил вещи на тумбочку. Лег. Из коридора раздавался непонятный грохот. Как будто бы среди ночи по больнице проезжала телега из универсама. Дверь в палату по каким-то соображениям не закрывалась, нарастающий грохот так же ровно укатил дальше по коридору и исчез…
Я долго не спал, слушал, лёжа с закрытыми глазами, больницу. Предполагая услышать что-то страшное, боялся и напрягал слух, однако ни стонов, ни криков не доносилось до меня. Только храп и сопение спящих больных да изредка нарушающий эту монотонность стук каблучков дежурной сестры в коридоре…
Я уже вспоминал о том, что сознание хранит нас от шоковой терапии. Просыпаясь, уже знаешь… Я вот только ожидал, что перестанет болеть голова. В комплекте с головой болело ещё и лицо, особенно при улыбке. Но пока повода для неё не находилось, и лицо доставляло мне меньше хлопот.
Я вылез из-под одеяла, огляделся. Рассеянно поздоровался со всеми и одновременно ни с кем конкретно.
Надел джинсы и сел на кровати.
Развозили завтрак. Повариха или нянечка с огромным половником черпала в тарелки жидкую манку. Потом каждый из больных подносил к ней свою чашку, и она наливала в неё какао из больших алюминиевых чайников. Чашки у меня не было, а манку я не хотел… Остался без завтрака.
– А ты чего? – попытался заговорить со мной огромный пожилой дядька, всё утро фыркавший возле умывальника.
Я отмахнулся. Я не знал, как быть дальше…
Начали разносить лекарства. Потом капельницы. Когда сменившая ночную, пожилая теперь медсестра назвала мою фамилию, я не сразу сообразил что к чему.
Поэтому она повторила:
– Степнов… Кто Степнов?
Я встал.
– Забирай… – и указала глазами на что-то, стоящее за дверью.
Я подошёл. В коридоре меня ждала тренога для капельницы. Не успел выспаться, а обо мне уже проявляют заботу… На кусочке пластыря, приклеенном к металлу треноги, значилась моя фамилия, написанная синим карандашом.
– Давай руку, герой, – медсестра повесила на треногу мешок с жидкостью, надела иголку, насмешливо посмотрела на меня.
Я лежал. Потом поднял руку так, чтобы ей был доступен локтевой сгиб. Почувствовал лёгкий укус иголки.
– Всё. Лежи…
Я лежал и думал о том, что сегодня я не покину больницу. Во-первых, потому, что с таким лицом являться к Оле на спектакль я просто не имел права. Было ещё и во-вторых… Во-вторых, мне неудобно и даже неблагодарно было бы сообщить медсестре, что я хочу уйти. Тем более после того, как она назвала меня героем. Да и, объективно говоря, состояние несколько не то, чтобы сбежать козлом из этого заведения.
Когда сестра освобождала меня от иголки, я спросил:
– И чего мне теперь делать?
Она посмотрела на меня немного странно и ответила:
– Я не поняла…
– Мне, – говорю, – сколько здесь лежать надо?
– В понедельник доктор придёт и всё скажет, – ласково заговорила она. – А ты бы лучше своим позвонил, пусть принесут тапочки, чашку… Ложку… А главное – паспорт!
– Тапочки… – повторил я и вздохнул. – У меня нет тапочек. И своих тоже… – превращая ответ в трагедию, заключил я.
– Ну я не знаю… – неловко попыталась вывернуться сестра из неудобного положения.
– Ладно, – пожалел её я. – Позвоню кому-нибудь попозже…
На другой стороне палаты поднимался курить парень с забинтованной головой. Он прихрамывал. Я вспомнил, что неплохо бы и мне покурить. Спросил у него сигаретку.
– Пойдём, – дружески отозвался он, скорбно вздохнул и протянул мне сигарету, которую он разминал в руке.
– Курилка вон там… – показал он рукой на деревянную дверь, густо измазанную рыжей краской.
– Сергей, – представился я.
Он не глядя пожал протянутую ладонь, опять вздохнул:
– Михаил…
Разоблачение
Меланхоличный Михаил отсыпал мне сигарет на тот случай, если я захочу курить тогда, когда он будет спать. Фыркавший у умывальника дядька – Алексей, кажется, – отдал мне стакан, из которого по утрам он полоскал рот. У живущего у окна старика был кипятильник…
Разговаривать с ними мне не хотелось. Я вдруг заметил, что уже в первый день пребывания в затворничестве у меня стала происходить переоценка… Не ценностей, нет… Вряд ли покурить, приоткрыв окно на мой балкончик, является ценностью. Или замусоленная книжка с женскими детективами, какую я на воле и в руки-то не возьму. Здесь же – полистал… Потом увлёкся. Тут бы и Югин сошёл за счастье!
Последние годы я стал замечать, что занимаю себя словами. Где бы я ни находился в безделье – метро или какие-то присутственные места, – я нуждался в чтении. Если под рукой не было книги или газеты, иногда я довольствовался рекламными объявлениями, надписями на табличках, бутылочными этикетками…
Сейчас же мне в руки попала пусть и замусоленная и замусоренная ненужным смыслом, пусть не полноценная, однако полновесная книга.
Сквозь напечатанные слова было даже легче размышлять. Читать одно и параллельно думать себе свою неторопливую мысль…
То, что я оказался здесь, – это, конечно, очень обидно. Вдвойне обидно то, что я пропущу спектакль… Втройне обидно то, что в среду я должен позвонить Югину… Впрочем, до среды я ещё рассчитывал выбраться отсюда. В конце концов, держать меня здесь врачам нет никакой охоты…
Что ещё? Мне нужны были деньги – без них комфортно только в гробу, – сигареты… Тапочки… Пока я ходил по больнице в сапогах, с надетыми на сапоги полиэтиленовыми пакетами. Это отвратительно, неудобно… Даже мешковато как-то… И мне нужен был паспорт.
Паспорт у меня был, а тапочек у меня не было вообще, по дому я ходил босиком. Но за тапочки могли сойти летние кроссовки, которые были у меня дома… В любом случае тот, кто должен был мне всё это принести, вынужден был посетить вначале моё жилище…
Паша. Кому ещё было бы нормальным позвонить, как не ему… Вот только после его пьяной выходки мы так и не разговаривали… Очевидно, мне должно было хватить его нетрезвых, жалких извинений. А мне не хватило…
Я отложил книжку, стрельнул мелочи на таксофон у Михаила. Спустился в вестибюль и набрал Пашу… Я надеялся, что в утро субботы Паша позволяет себе роскошь побыть дома в одиннадцать утра.
