— Фима, ты удивляешь меня… Честное слово.
Я допил кофе, и мы с Леной отправились в магазин детской одежды.
Я больше впечатления получил от Лены и ее немых восторгов, которые читались в ее взглядах, которыми она ласкала полки с распашонками, штанишками и пижамками, чем от разговора с продавщицами. Хотя одна из них, самая общительная и вежливая, сразу же узнала Нину на предъявленной ей фотографии.
— Да, я знаю ее. Она часто бывает здесь. Делает очень большие покупки. Шикарная дама. Только не похоже, чтобы у нее были дети. Вернее, может, у нее и есть ребенок, но она покупает вещи разных размеров. Так поступают обычно те, кто занимается благотворительностью. Мы так и решили…
— С кем она приезжает сюда?
— Либо с женщиной средних лет, с темными волосами, неразговорчивой такой, которая пытается как-то остановить ее, говорит, что не стоит покупать, к примеру, что-то очень дорогое, роскошное, она расстраивается, и это видно… Но эта женщина и слышать ее не хочет и набирает все самое красивое, дорогое. Чувствуется, что у нее деньги есть. Кажется, это какая-то актриса. Уж больно знакомое лицо.
Я попросил девушку найти в компьютерной базе сведения о товаре, что именно покупала Нина, и был удивлен, когда выяснилось, что она действительно покупала детские вещи разных размеров, причем как на мальчика, так и на девочку.
— Она точно знала, что ей нужно, какого размера?
— Да, знала. Я так понимаю, что она покупала не просто так вещи, скажем, для детского дома, нет, она точно знала, для кого покупает штанишки, для кого платье, говорила что-то про день рождения или о том, что у кого-то там нет теплого свитерочка… Она знала тех детей, для которых все это предназначалось.
— А вы могли бы помочь составить фоторобот женщины, с которой приезжала ваша покупательница?
— А что случилось?
— Ничего… Просто муж заинтересовался, нанял меня, чтобы я проследил за ней…
— О, пусть он даже и не беспокоится! Эта женщина — просто ангел!
И тут вдруг девушка вспомнила, что в один из подобных визитов «шикарной дамы» в магазине работал фотограф-рекламщик, он делал снимки для сайта магазина. И вполне возможно, что на снимках могла быть запечатлена покупательница со своей спутницей.
— Скажите, присутствие фотографа ее не смутило? Она не пыталась как-то спрятать лицо или что-нибудь в этом духе?
— Нет-нет, что вы! Она просто занималась своим делом, ходила и выбирала одежду.
Мы договорились с девушкой-консультантом, ее звали Неля, что она сразу же после работы заедет по адресу, где ее будет ждать мой человек, эксперт-криминалист, который с ее помощью составит фоторобот женщины, в компании которой Нина Бретт делала покупки в «Брумсе». Я шепнул Нелечке, что заплачу ей за беспокойство. Конечно, она могла меня обмануть или просто испугаться, поосторожничать и не явиться на встречу, мало ли в Москве мошенников, преступников. Но поскольку по адресу, указанному мной на листке блокнота и шутливо засунутому рулончиком в нагрудный карманчик блузки Нелечки, располагался следственный отдел следственного районного комитета, я все же надеялся на положительный результат.
— Ох, ну и магазин!
Лена моя вернулась ко мне после экскурсии по залам магазина, как пьяная.
— Фима, какое все красивое, нежное!
Мы, не сговариваясь, вели себя как молодожены. И странное дело, я, всегда считавший самым ценным свою свободу и независимость (просто, как государство какое-то!), очень, ну просто очень, хотел быть зависимым от этой чудесной женщины, от ее взгляда, тона разговора, мне хотелось, чтобы нас повязали веревками, кандалами, чтобы только наше дыхание слилось в одно, чтобы она смотрела на меня своими ярко-синими глазами с обожанием (которого я прежде старался не замечать).
— Все купим, когда понадобится, — с легкостью обнадежил я ее, увлекая за собой вон из этого рая для детей и влюбленных в своих чад взрослых, эту отраву мамочек и бабушек.
В машине я рассказал ей о своем плане.
— Ты была когда-нибудь в Переделкине? — спросил я ее, хотя мало что зависело от ее ответа. Мы мчались в этот поселок писателей с единственной целью — разыскать дачу Олега Барвина. Уже почти на месте, петляя по улочкам поселка, я позвонил Веронике, чтобы она заменила мне навигатор, запутавший меня окончательно.
Скромная дачка, деревянная, выкрашенная в белый цвет, казалась чистенькой и новой, словно игрушечной, утонувшей в золоте осыпающихся вековых деревьев. И только деревянный забор, почерневший, держащийся, однако, на крепких каменных основаниях ворот, свидетельствовал о том, что дача старая, построенная еще в советское время, просто хорошо отремонтированная.
Вероника рассказала, как открыть калитку, где найти ключ. Мы с Леной, едва оказавшись на чужой даче, как по команде, отправились в спальню, маленькую, пахнущую плесенью, комнатку с кроватью, прикрытой клетчатым холодным пледом, и начали целоваться…
Позже, когда я курил на крыльце, зная, что Лена приводит в порядок развороченную постель, взбивает чужие подушки, я испытал такое небывалое счастье, что одновременно запрезирал себя за то, что так долго сдерживал свои чувства, подавлял в себе все желания. А еще я испытывал вину перед Леной, в отличие от меня, чувств своих не скрывающей, однако страдающей неимоверно, поскольку жила рядом со мной, заботилась обо мне…
Звонок телефона остудил меня, вернул в реальность. Витя Ухов, которому я поручил отвезти на экспертизу флакончик и бритву из ванной комнаты Олега Барвина, а также показать сделанную мной в его квартире фотографию с подошвы его кроссовка, отзвонился и поведал мне, что отпечатки пальцев Олега совпадают со следами, обнаруженными в кузнецовском доме в Ларине. Правда, не на серебряном подсвечнике, которым убили Саду, а на дверном косяке, на ручке крана в ванной комнате, на ручке входной двери. Что же касается рисунка на подошве кроссовка, то здесь пролет, ничего похожего на полу в Ларине не было.
Но все равно я посчитал удачей, что Олег наследил в Ларине. Вырисовывалась пока еще бледная, но кровавая картинка преступления: возможно, это Олег убил свою знакомую Саду, после чего, испугавшись, сбежал в Париж (то, что он улетел в Париж, было уже установленным нами фактом).
Лена появилась на крыльце дома слегка растрепанная, растерянная, все еще не успевшая привыкнуть, я полагаю, к своему новому статусу, положению. Ее милое светлое личико выражало стыд, словно ей было стыдно за все то, чем мы занимались в чужом доме на чужой постели.
Она, с розовым лицом, стояла и задумчиво застегивала пуговицы своего плаща, щурясь на солнце, когда я ворошил палкой обнаруженное в глубине сада подмокшее синеватое кострище.
— Вы кто такие будете? — вдруг услышал я мужской голос и, обернувшись, увидел стоящего в нескольких шагах от калитки старика в грязно-желтом дождевике, зеленых сапогах с налипшей на них травой и в черной кепке, надвинутой на лоб. Старик, а голос молодой, скандальный!
