– Собственно, я уже. Я сама пойду в город. Скоро. Даже на следующей неделе, наверное. – Я сжала ручки стула. – Ну, или через неделю.
29
Наутро после крещения я не смогла встать с постели.
Во рту по-прежнему чувствовался вкус реки. Шишка на лбу стала больше. Один глаз почти не открывался.
Я не слышала, как Мелоди вошла в фургон. Я поняла, что она тут, только когда раздался ее голос:
– Кармел, ты будешь вставать?
Я открываю глаза. Она стоит рядом, смотрит на меня, скрестив руки на груди. Царапины на теле не видны – она в платье. Видна только одна – та, что рассекает лицо от лба до подбородка. Как будто кто-то фломастером нарисовал красную полосу.
– Почему ты называешь меня Кармел, это же наш секрет?
– Нет, не секрет. Папа сказал, что имя Мёрси оставим для особых случаев. До поры до времени.
– О… – Я сажусь на кровати.
– Он боится, что ты снова убежишь.
Я опять ложусь на подушку. Похоже на то, что я вступила в борьбу с дедушкой и победила, но полной уверенности нет.
Она начинает теребить свою юбку, проводит по подолу, просовывает палец в отверстия на кружевах.
– А что у нас со школой, интересно знать?
– Силвер тоже интересно?
– Да. Она хочет начать. Даже больше, чем я. Только признаваться не хочет, вот что.
Веки у меня становятся тяжелыми, вот-вот упадут на глаза, я с трудом их удерживаю. Трогаю шишку на лбу, в середине у нее образовалось что-то твердое.
– Давай не сегодня.
– А… – Голос у нее разочарованный. – Тогда завтра?
– Да, завтра…
Мои глаза закрываются.
Наступило завтра, и Мелоди тоже заболела, даже сильнее, чем я. Дедушка кладет ее на мою кровать.
– Это столбняк, – причитает Дороти. – Она заразилась в колючках. Ее нужно везти в больницу, Деннис.
– У нас нет страховки, – говорит дедушка. – Бог позаботится о ней. Он не оставит. Не волнуйся.
Дороти плачет, а дед идет на берег реки и читает Библию.
– Если бы я умела водить этот кусок железа, – бормочет Дороти и вытирает пот со лба Мелоди. – Я же угроблю всех, если сяду за руль.
Она смотрит на широкую дедушкину спину, в глазах у нее, острая, как лезвие ножа, блестит ненависть, потом выбегает из фургона, и их голоса разносятся над рекой, которая сегодня такая тихая и спокойная.
Я закутываюсь в покрывало, связанное из синих, розовых, бордовых квадратов, и опускаюсь на колени у изголовья Мелоди. Когда она чуть приоткрывает веки, ее глаза напоминают две влажные янтарные бусины. Ее челюсти крепко сжаты, лицо пересекает полоса, которая набухла и страшно покраснела.
Я чувствую какой-то ветерок в груди. Он проникает в меня через рот и шевелит мои внутренности. Ладони начинают чесаться так, что я царапаю их ногтями, чтобы успокоить этот зуд.
Я склоняюсь над Мелоди и говорю слова, которые говорила мне мама:
– Солнышко мое, ангел, душа моя, пирожок любимый, тыковка. – Ветерок из моего рта касается ее лица.
– Чудилка, – добавляю я, потому что у нас с мамой это тоже было ласковое слово.
– Я люблю тебя, Мелоди! – выдыхаю я с силой ей в лицо.
Ее волосы черными лентами распластались по подушке, а лицо и руки одеревенели, как будто она хочет превратиться в куклу. Я залезаю к ней под одеяло и обнимаю ее – она страшно горячая, я сжимаю ее в своих объятиях, словно игрушку, мои веки закрываются…
Мелоди тормошит меня, сидя на кровати.
– А школа, Кармел? Когда мы уже начнем?
– Что? – бормочу я спросонок.
Она больше не собирается превращаться в куклу – нормальное лицо, и руки, и ноги. Она откидывает одеяло, я пытаюсь подняться, но сил не хватает, я ужасно устала, сажусь, опираясь на локти. На улице уже день вовсю.
Мелоди перепрыгивает через меня и сбегает по лестнице.
– Дитя мое, дитя мое! – Дороти смеется, вытирает глаза и прижимает Мелоди к груди. – Дай-ка я посмотрю на тебя. Сейчас дам тебе попить!
– Тебе лучше, Мелоди? – спрашивает Силвер.
Я обращаю внимание, что у дедушки вид очень торжественный и серьезный.
– Надеюсь, ты понимаешь, что это значит, Дороти?
– Что, Деннис?
Он смотрит на меня, потом переводит взгляд на Дороти.
– Всего два часа назад Мелоди была очень, очень больна. Она лежала, распростертая на ложе болезни, и не могла подняться с него…
– Ах, Деннис, дети выздоравливают сплошь и рядом.
– Я знаю, что ты сама не веришь своим словам. Ты знаешь правду в глубине души, и мне, женщина, ведомы твои мысли.
Дороти прижимает пластиковый стаканчик с соком к щеке и постукивает по нему кончиком пальца. Она думает. Тук, тук, тук. Интересно, читает ли дедушка ее мысли. Они колеблются туда-сюда.
– Я ведаю, что тебе все ведомо, с меня и этого довольно, Деннис. Ты у нас спец по таким вещам.
– Но разве ты не убедилась только что сама, своими собственными глазами? Мелоди было так плохо, что она глаз открыть не могла, а сейчас – посмотри на нее. Ты видишь ее сейчас?
Тук, тук, тук, тук. Дороти улыбается, как будто съела что-то сладкое и очень вкусное.
– Ну да. Может быть…
На его лице нет ни тени улыбки.
– Кармел возложила на нее руки, и вот она абсолютно здорова.
Краешком глаза я смотрю на свои руки, они лежат поверх вязаного покрывала, розовые такие, повернуты ладошками вверх. Пальцы дрожат, как будто через них пропускают ток. Возможно ли это? Дедушка считает, что да, он опускается на колени и начинает молиться.
Дороти вскрикивает, апельсиновый сок пролился ей на щеку.
– Ах, Деннис. Правда ли, нет ли, но теперь я вижу. Как же, ты же такой умный, мудрейший человек – мы же теперь сделаем состояние.
Но он не слышит ее. Он погрузился в молитву.
– Так кто у нас будет учительницей? – спрашивает Силвер, она сидит на краешке моей кровати.
– Давайте по очереди. Для начала ты, – отвечаю я.
– М-м-м. А я думала, что это будешь… – Она тычет пальцем в меня. – Ты!
– Да? Ну ладно. – Я морщу лоб. Нужно же придумать, чему я буду их учить.
Мы обустраиваем фургон так, чтобы он как можно больше походил на классную комнату. Мне приходит мысль разложить книги, но никаких книг не обнаруживается, кроме дедушкиных Библий и сборников молитв. А их трогать запрещено, поэтому мой план отпадает. Вместо этого мы берем альбом для рисования, вырываем свои рисунки и приклеиваем их липкой лентой на стены фургона. Получается очень даже красиво. Дороти ушла в магазин. Ни с кем не попрощалась, кроме дедушки. Он сказал нам, что магазин в пяти милях отсюда и она просто ненормальная. Он бы прекрасно ее отвез, но она привыкла бродить пешком по белу свету. Ей нравится.
