– Уверен, Лу. Мне эти бобы и миндаль никогда не нравились. Это вы, сицилийцы, на них зациклены. По мне, Лу, так пусть сгинут все бобы и весь миндаль на свете! Меня это не колышет!
– Как дела у Кармине Яконо, Джон? А у Сальваторе Фумери? Ты им передай, что они последнее дерьмо. И еще скажи, что дон Лу Шортино больше никогда не будет иметь с ними никаких дел.
– Вообще-то они чувствуют себя неплохо, Лу. И всегда вспоминают о тебе с большим чувством.
– О'кей, Джон. Рад был поболтать с тобой.
– Я тоже, Лу. В общем, жду тебя в Нью-Йорке. А пока что велю Чарли Какаче подготовить текст контракта. Он славный парнишка…
– Делай, как считаешь нужным, Джон.
В комнате, слабо освещенной газовым фонарем…
В комнате, слабо освещенной газовым фонарем, на спинке стула с выбитым сиденьем висела кожаная куртка. В кармане зазвонил мобильник, и этот звонок слился с ритмичным скрипом матраса.
– Какого хрена! – прохрипел Нуччо. Как был голый, он встал и вытащил из кармана куртки телефон. – Какого хре… дон Скали?
– Где тебя носит, твою мать!
– У нас колесо лопнуло. Парринелло как раз меняет его.
– А ты, чтобы убить время, отправился к шлюхе!
– Упаси боже, дон Скали, как вы можете такое говорить!
– Нет, вы на него только посмотрите! Да что же это такое?! Ты даешь человеку работу, а он вместо благодарности готов тебе же на голову навалить!
– Да нет же, дон Скали, что вы говорите! Я… я в баре…
– Ну конечно, где тебе еще быть! Сидишь за столом, жрешь бутерброд с сосиской, пока тебе варят макароны, а потом несешься трахаться. А когда наконец заявляешься, от тебя за версту разит черномазой шлюхой! Как будто я тебя не знаю! Так вот. Если ты не появишься здесь немедленно, – я повторяю: немедленно! – я оторву твои яйца и повешу их тебе на уши. Ты меня понял? Я отрежу их и повешу тебе вместо ушей!
– Лечу, дон Скали, уже лечу! Черт, а как же колесо… Вот не вовремя, ну ладно, я скажу Бруно, чтобы бросил возиться… Короче, все, я допиваю фернет и лечу! Хотя нет, какой к черту фернет, бросаю все и лечу!
Лучи солнца, заходящего за край ущелья Симето, уже не могли согреть заросли тростника, снующих в нем птиц, пакеты с мусором, несколько полусгнивших шалашей, кучу старых башмаков, нечистоты, а также трупы Туччо и Нунцио Алиотро. Туччо лежал вытянувшись, лицом вниз, Нунцио Алиотро – скрючившись и подогнув правую руку. С расстояния в сотню метров они казались инсталляцией в стиле модерн. В кармане у Туччо зазвонил телефон – полилась мелодия латиноамериканской песенки «La vida loca».[80]
Зажав под мышкой завернутый в бумагу пакет, Нуччо позвонил в дверь «Миндальной пасты», предварительно пристально оглядев проспект Италии. Святая Мария, как он любил гулять по нему после хорошей встряски с негритянкой из Сан-Берилло!
Дядя Сал открыл стеклянную дверь, отделанную латунью, оглядел Нуччо с головы до ног и отвесил ему оплеуху, звон от которой разнесся по всему проспекту.
– По-твоему, сейчас самое время бегать по блядям?
– Дон Скали, клянусь! Я только заскочил выпить рюмку «фернета»…
– Ружье принес?
– Конечно, вот оно, – заторопился Нуччо, поднимая бумажный сверток. – Я его завернул в бумагу, чтобы не было заметно…
– Где Туччо?
– Вы меня спрашиваете, дон Скали? Разве не вы его послали грохнуть Соннино?
– Вы что, не перезванивались с ним?
– Нет.
– Вы трезвоните друг другу, даже когда сидите в одной машине, а сегодня ни разу не созвонились? Кончай вешать мне лапшу на уши.
– Так это мы делаем, когда валяем дурака, а когда работаем, мы так не шутим.
– Ублюдок, сукин сын, вонючий пидор, раздолбай!
Стоя перед дядей Салом в комнате Лу Шортино, Нуччо в ответ на поток ругательств только улыбался – то ли потому, что успел хорошо курнуть травки, то ли потому, что просто привык к его брани. Эта улыбка окончательно распалила и без того взбешенного дядю Сала.
– Ты самый грязный из всех сукиных детей! Твоя мать давала всем, у кого на нее вставал! Мне пришлось вызвать Тури, чтобы он избавил меня от этой американской шлюхи! Ты понял, пидор?
– Да нет же, дон Скали, этого просто не может быть! Я сам видел, как она падала вместе с американцем в белом костюме!
– Она просто упала рядом с ним, ты, кусок дерьма! Так ты еще смеешься? Ты над кем ржешь, сволочь, пидор, говнюк?
– Я не смеюсь, дон Скали, правда же, я не смеюсь… – лопотал Нуччо, улыбаясь во весь рот.
– Спрячь ружье туда, – скомандовал дядя Сал, показывая на шкаф Лу.
Нуччо поддернул спадающие штаны, взял ружье, стал на колени и зарылся в шкаф с головой, разгребая барахло.
– Ты надел перчатки, мудак?
– А как же! – отозвался Нуччо, мечтая, как негритянка будет надевать ему презерватив.
– Осторожнее! Если выстрелит, разнесет на фиг всю твою безмозглую башку.
– Что?
– Осторожнее, говорю! Если ружье выстрелит, разнесет твою башку!
– Что вы сказали, дон Скали?
– Драть тебя в задницу!! Я сказал, драть тебя в задницу, идиот!!
Нуччо, щурясь, выбрался из шкафа, отряхивая брюки.
– А теперь что? – спросил он.
Дядя Сал закатил глаза. Нуччо с дурацкой улыбкой оглядел комнату, заметил бутылку джина и перевел взгляд на дядю Сала. Кажется, дядя Сал над чем-то задумался, мелькнуло в голове Нуччо. Он подошел к бутылке, краешком глаза следя за дядей Салом, вытащил пробку, взял стакан, налил в него джину, снова оглянулся на дядю Сала и проглотил содержимое стакана. Потом вернул его на место, сунул руки в карманы и принялся насвистывать.
– Звони Туччо, – приказал дядя Сал, глядя в потолок. Стоя, он перекатывался с пяток на носки и обратно.
Нуччо взял телефон и набрал номер Туччо.
В ущелье Симето парочки, прикатившие сюда в машинах, занимались любовью. Им нисколько не мешали ни рваные пластиковые пакеты, ни наполовину воткнутые в песок бутылки, ни трупы Туччо и Нунцио – они их просто не замечали. Послышался звонок телефона, и зазвучала мелодия «La vida loca».
