— Что? — спросил китаец. Он опять не понял.
Бруно мягко ткнул его в спину, а когда бандит оглянулся, подбородком дернул в направлении Суана. Пора.
От близкого выстрела буйволы, впряженные в джонку, прижали рога к спинам. С ноздреватых морд тянулась слюна, посверкивавшая в лунном свете. Суан упал поперек тропы.
Вслед за Лин Цэсу Бруно перешагнул через тело своего переводчика.
Люди китайца сидели на корточках, привычно, на манер кули, уперев в колени локти раскинутых рук. Когда Бруно обвел их лучом фонаря, люди показались ему измученными дорогой. Возможно, ещё и страхом.
— Работе конец, — сказал Лин Цэсу по-вьетнамски. — Выпрягайте буйволов, джонку готовьте к затоплению… Уходим. Этот французский господин отпускает нас всех.
Бруно положил ладонь на плечо Лин Цэсу. Китаец был догадлив. Сказал:
— Всех. Из твоего автомата. Как только закончат работу.
Вместе вслушались в затихавший треск пулеметов. Взрывов не доносилось. Бой шел на убыль.
Кули сноровисто выбивали пробки в носовых и кормовых отсеках кренившейся на борт джонки. Луна высвечивала чурбаки, смываемые с неё течением. Кажется, железнодорожные шпалы. Ворованные, конечно. Скольких пущенных на распыл жизней стоили эти просмоленные чушки, которые походили сейчас на фантастических обитателей болот, высунувших на поверхность лоснящиеся плоские спины?
Бруно, кряхтя, сел на сырую траву, закинул «Мат» за спину.
— Ты ведь сержант, — сказал улыбающийся Лин Цэсу. — Значит, можешь достать пенициллин?
Спустя много недель Бруно, конечно, разобрался, что лживая улыбка бандита — только гримаса лицевых мускулов. Кончики рта новый партнер держал приподнятыми, наверное, даже во сне. На деле же, растягивая губы в улыбке или выдавливая привычное «ха-ха», суетливо подтягивая штаны или подкладывая сотрапезнику куски на тарелку, откупоривая бутылку, закрывая и открывая, чтобы занять руки, лезвие ножа, Лин Цэсу не улыбался, не смеялся и не суетился вообще. Подобная расхлябанность была бессмысленной роскошью в его жизни. За всем этим он прятал звериную наблюдательность. Но Бруно только ещё предстояло это узнать.
— Сколько ты платишь за пенициллин? — спросил Бруно.
— Двадцатикратную цену… А если упаковок больше полутора тысяч, двадцатипятикратную.
— Тридцатикратную, — сказал Бруно.
Он сбывал на черный рынок консервы, напитки, сигареты из довольствия ещё не учтенных убитых и убывших по ранению, а также сливал гражданским бензин и технические масла. Но на пенициллин цен не знал. Поэтому решил придерживаться главного правила спекулянтов: запрашивать, пока чутьем не уловишь — ниточка, на которой висит интерес покупателя, истончилась, дальше обрыв.
— Согласен. Но доставка твоя, сержант.
Над затонувшей джонкой закручивалась воронка, в которой судорожно выгребала лапками крыса. Всплывали и тонули обрывки рогож, сопревшие корзины, щепки. Бруно достал из брезентовой кобуры свой кольт.
— Подойдите! — крикнул китаец кули. — Рассчитаемся и разойдемся…
Над полями, в той стороне, где шел бой, поднялись три зеленые ракеты, которые означали, что маркиз заполучил «шишку». Потом пошли две красных и снова зеленая: общий сбор, пленных не брать, собирать убитых и раненых.
Бруно стрелял левой рукой, с той стороны, где на корточках восседал Лин Цэсу. Китаец ухом не повел, когда у его щеки три раза ритмично грохнуло.
Выглядело, будто кули прикончили Суана, а Бруно — кули. Их оружие он побросал в гранатную сумку, где уже лежал пакет с восемьюдесятью тысячами пиастров.
— Приедешь? — спросил бандит.
— Могу.
— Привезешь сколько сказал?
— Куда и когда?
— Канал У Кэй в Шолоне, мостки возле паровой мельницы. Спросишь индонезийского господина Клео Сурапато. Это я… Любой четверг с пяти до шести вечера.
— Бандитское время. Закат…
— Я сказал.
Бруно обхватил пальцами левой руки шею нового делового партнера. От китайца несло тиной. Правой вытянул из-за его спины солдатский кольт, который на бандитский манер был под рубахой за поясом. Отшвырнул далеко в воду. Сказал:
— Все. Иди.
— Зачем вернул, а теперь выбросил? Он денег стоит!
Бруно постарался натянуть улыбку в манере нового партнера и воспроизвел по-французски китайскую поговорку:
— Жизнь прекрасна, а боги отлучаются порою, и приходится надеяться на себя и никому не верить. А?
Их смех, пока они расходились по скользкой тропе, звучал некоторое время согласно, а потом каждый слышал только свой собственный.
…За Меконгом, на востоке, занималась заря. На околице деревни, где вповалку спали легионеры, в камфорных и тамарисковых деревьях путалась синеватая дымка парного рассвета. Ветер разносил трупную вонь, запахи тины, рыбного соуса и свежего пожарища.
Лейтенант де Биннель докладывал по радио о «шишке», которая со стянутыми проволокой за спиной руками сидела на корточках с помертвевшим лицом. Две женщины из деревни крутили педали движка, питавшего рацию. Вьетнамки заплевали землю бетельной жвачкой. Связист клевал носом и машинально повторял: «Крутите, ведьмы, крутите же…»
Маркиз, не переставая говорить по телефону, сделал жест Бруно: докладывай. Бруно скороговоркой сообщил: некоторые лодочники при джонке, возможно, разбежались, а трое убиты, переводчика потерял, захвачено три кольта.
Де Биннель прикрыл микрофон ладонью. Под глазами над белесоватой щетиной темнели коричневые полудужья. Симптом курильщика опиума.
— Груз?
— Затоплен в протоке бандитами перед бегством.
Маркиз принялся выкрикивать данные кому-то в Сайгоне.
Бруно лег на траву. И будто не было перехода между явью и сном… Он опять стоит в проеме отодвинутой двери самолета, внизу — чудище с оленьими рогами и вылезающими из орбит глазами. Рыбья чешуя лоснится на змеином теле, тигриные лапы скребут орлиными когтями. Из пасти исторгаются огонь и вода. Бруно пятится, пытаясь вдавиться назад в «дакоту», но стоящие за спиной старухи, изготовившиеся к прыжку, давят на него, кивают черными тюрбанами и жуют кровоточащими губами. Подолы их «ао-зай» — платьев с разрезами до бедер — задраны ветром над оливковыми галифе пехотинцев, которые азиатские ведьмы одели вместо традиционных штанов… Пытаясь протолкаться меж старух к открытой двери «дакоты», маркиз кричит: «Боишься? Прыгай! Драконы из пагоды Тыа Онг чешуи не имеют». И добавляет, заходясь в истерике: «Да что такое! Сержант! Двигайтесь! Поднимайте людей…»
Лейтенант стоял над ним, расставив кривоватые ноги, вокруг которых ветер винтом завивал широченные штаны десантника с комками засохшей серой грязи на коленях.
Желтоватая с прозеленью жижа канала У Кэй лениво тащила в реку Сайгон отбросы, размокшие картонки, коричневую пену со щепой и соломой, пятна мазута. С перил деревянного моста, меся воздух ногами, с визгом кидались в канал голые дети. По доске, перекинутой с набережной на джонку, семенили, горбясь под мешками с зерном, кули с синими венами на коричневых икрах. Над водой нависал радиатор грузовика «Дженерал моторс», на котором приехал Бруно. За двадцать минут, что Лябасти простоял у моста, джонка уже показала подернутою слизью обшивку под ватерлинией.
