– Есть хочется, – прошептал на ухо Шурочке Вадим, поцеловал ее в шею и снова прижался горячим животом к ее спине. – Кто-то обещал домашних блюд…
– А кто-то два часа назад пригласил меня на кофе и макового зернышка до сих пор не дал, только кулинарную показуху устроил! – оглянулась, не размыкая его объятий, улыбающаяся женщина.
– Эх! Хорошо бы весь стол сюда перетащить, – сказала Шурочка.
– Весь стол? Кхе… Лучше уж я тебя туда отнесу! – решительно произнес Вадим, оперся на локоть и отбросил край одеяла, которым они были укрыты.
Александра автоматически дернула одеяло на себя и замерла.
– Не смотри на меня! – Она нахмурила брови.
Этот жест и эти слова после всего, что минуту назад происходило между ними, были такими по-девичьи непосредственными и целомудренно-искренними, что Вадима накрыло новой волной нежности к этой женщине-девушке, которая, на удивление, была еще и мамой девочки-балерины!
– Не смотрю! – сказал он, закрыл глаза, нырнул под одеяло и снова начал покрывать поцелуями ее тело.
– Да ты же есть просил! – шутливо отбивалась Шурочка.
– Вот видишь, никак не наемся, – простонал Вадим, вынырнул из-под одеяла и припал к ее губам.
Александру опять накрыло волной желания, и опять куда-то исчезли ощущение времени года, суток, звуки и запахи из соседней комнаты, а голод и жажда ненасытно утолялись другим способом, который и изнурял, и наполнял их тела и души новыми силами и энергиями.
38
Уже несколько дней Яна не отвечала на звонки профессора Соломатина, и он волновался. Единственной связью с ней, кроме мобильного, мог быть тот злосчастный сайт одноклассников, куда она впервые написала ему сообщение. Игорь вернулся к этому сообщению, перешел на страницу Яны, без фотографии, где значилось вымышленное имя, и понял, что этот раздел был создан не для «жизни» там и постоянного общения с друзьями, а ради одной какой-то цели. Скорее всего, чтобы уяснить себе настоящую расстановку фигур в его семье. Там не было не только фотографий хозяйки, но и следов ее друзей или родных, пейзажей посещенных стран, не было даже хоть какого-то списка друзей. А из сообщения вверху страницы стало ясно, что хозяйка в последний раз заходила сюда еще в декабре.
Игорь волновался, хоть и разговаривал с Яной уже после операции. Она тогда позволила звонить, но категорически запретила ее посещать. И действительно, кем он был для нее, чтобы носить передачи? И разве она виновата в том, что его мысли бездомным псом блуждают между двумя женщинами – между той, которую любил всю жизнь безответно, но с надеждой, и той, которая сумела это увидеть, разгадать, понять и поразила его своей с ним созвучностью и неравнодушием.
Приближалось православное Рождество. Игорь работал над новой статьей и над докладом для предстоящей международной конференции. Он был рад разомкнуть круг повседневных забот и хотя бы на время изменить ход домашней жизни. Сын после празднования Нового года не появлялся, один раз звонил, сказал, что весь в работе, спросил осторожно, как мама, и удовлетворился общими, ничего не значащими словами, прозвучавшими в ответ. Антонина то исчезала «по делам», то перемещалась по квартире из комнаты в комнату с видом оскорбленной непониманием и пренебрежением дамы. Начать с ней диалог и рассказать об эфемерной Соне Тютюнниковой Игорь не решался. Или уже не видел в этом смысла. «Может, оно и к лучшему, как ни прискорбно это сознавать», – думал он. Очевидно, она всю жизнь ждала от него именно таких поступков – подлости, предательства, интриг… Всю жизнь старалась не допустить, чтобы он «прыгнул в гречку», и готова была поймать его на горячем. Так сильно любила? Вряд ли… Скорее боялась повторить мамину судьбу.
Мысленно Игорь вернулся в родной Львов, где он провел юность, а воспоминание о теще перенесло его в очень скромную двухкомнатную квартиру на первом этаже, где она оказалась вместе с пятнадцатилетней Антониной после развода с мужем. Збоища – северо-западный район города, издавна славился как криминальный. Настороженно и недружелюбно принял он новеньких, а позднее и поклонников этих новеньких… Постоянный запах сырости и плесени в разрисованном и загаженном подъезде, в квартире коридорчик полтора на полтора метра, кухня два на три, две небольшие смежные комнаты. Вечное отсутствие в них солнца из-за деревьев, когда-то посаженных перед окнами, вечное отсутствие улыбки на лице Тониной матери, для которой жизнь словно остановилась – развод выбил почву у нее из-под ног, она поставила на себе крест и просто доживала, сколько было отпущено, хотя на момент их знакомства женщине едва исполнилось сорок пять.
Антонинин отец стремительно женился вторично, усыновил сына жены, но общих детей с ней не завел. Он крепко стоял на ногах еще при Советской власти, так что иногда подбрасывал дочери-студентке деньжат, чем и ограничивалось их нечастое общение. Мать жила, безразличная к окружающему миру, работала бухгалтером в женском коллективе пенсионного фонда и, казалось, поставила на себе крест. Так же без эмоций она встретила сообщение молодых о намерении пожениться и отсидела свадьбу в кафе рядом с бывшим мужем, «потому что так положено». Без особых эмоций отреагировала на появление внука, навещала его пару раз в месяц – приезжала в квартиру, которую снимали в то время молодые. Видимо, осталась бы равнодушной и к их отъезду за границу, если бы дожила до того времени. Но женщина просто угасла. Навсегда.
Может, именно поэтому Антонина и решила держать своего мужа при себе во что бы то ни стало? Не хотела повторить мамину судьбу? А мужчин с тех пор не считала надежными спутниками в жизни? Все это Игорь осознал только теперь, после разговоров с Яной, когда увидел ситуацию глазами жены. Разве мог он, выросший в интеллигентной, дружной, бесконфликтной семье, предположить такую мотивацию долголетия их брака? Хоть и не очень грели его Антонинины чувства, но его необъяснимой любви было достаточно на двоих. К тому же все эти долгие годы, буквально до предновогодних дней, в их спальне почти каждую ночь скрипела-стонала многострадальная супружеская кровать, и Игорь утешался тем, что это хороший признак – такие активные ночи, пусть и в противовес небогатым искренними эмоциями дням.
Игорь пытался оправдать действия Антонины, ее жажду мести, ругал себя за эту вымышленную историю с Соней – стоило ли дразнить быка красной тряпкой? Может, и жили бы до глубокой старости, как привыкли. Но сейчас он чувствовал, что «как раньше» уже не будет. Сваренное яйцо сырым не станет, как ни крути. Он собственноручно запустил реакцию, которую теперь не остановить. Даже если он расскажет жене всю правду, она либо не поверит в это, либо будет считать его полным идиотом… Кто их может понять до конца, этих женщин? Кто знает, как они поступят в следующую секунду? Разве что они сами. В данном случае – это Яна, его «translator», толкователь, человек, который по роду своей странной деятельности оказался где-то между двумя полюсами и чувствует и осознает флюиды обоих.
И вот она исчезла. Ушла в «оффлайн», будто приснилась. А вдруг что-то, не дай Бог, случилось там, в больнице? А может, надоел он ей со своими разговорами и выразительным молчанием, испугалась девушка, почувствовав, что его отношение к ней меняется? Да и зачем он ей – успешный, известный в мире профессор, подкаблучник жены, которой он безразличен? Не таким ли выглядел он в глазах молодой женщины, которая слишком многое понимает из чужих слов и без слов тоже?
