Клер
Я опять немного укоротила волосы. С удовольствием пришла бы сегодня в ресторан лысой, но, боюсь, Нору это зрелище слишком шокирует. «Кусочек за кусочком, жизнь растаскивает нас. То, что в конце концов остается, — совсем другое…» Эта фраза из одного плохого романа Апдайка могла бы стать девизом моей жизни. С того дня, когда я впервые ее прочитала, она преследует меня — настолько точно она выражает суть всего, что со мной происходит.
Все всё время только и делали, что что-то брали у меня, и каждый думал только о собственной выгоде. Клиенты — мой вкус, Филипп — мою любовь, Старик — мое доверие, Нора и Додо, каждая по отдельности и обе вместе, — мою дружбу, и даже приютские няньки — мои локоны. Для них самым ценным во мне были мои волосы. Они ими восхищались, мыли их шампунем, расчесывали и укладывали, чтобы демонстрировать окружающим в качестве наглядного примера: смотрите, как прекрасно может выглядеть приютский ребенок! Вы только взгляните на нашу красавицу, на нашу куколку. И как они ликовали, когда Старик с женой выбрали меня. Действительно, идеальный вариант — белокурый ангелочек, с которым уж точно не будет никаких проблем. Когда меня привели к ним попрощаться, они даже прослезились. Подозреваю, в основном они оплакивали мои кудри.
А как возмущалась Сюзанна Баке, моя новая мать, когда я в первый раз обрезала себе волосы, — она целых три дня со мной не разговаривала. Мне тогда исполнилось двенадцать лет, и Старик уже целый год держал меня в плену. Она объявила мой поступок попыткой членовредительства, которому нет оправдания, и предложила ему, если удастся, выяснить его причину. Он не заставил себя упрашивать, получив отличный повод остаться со мной наедине. Его тоже огорчила утрата моих ангельских волос, с которыми он обожал играть, затем настоятельно рекомендуя мне пойти и помыть голову. Сюзанна могла удивиться, увидев меня растрепанной.
Через Давида я познакомилась с одним испанским художником, который вместо казеина подмешивал в краску сперму. Никакая другая техника, утверждал он, не дает такого стойкого сияющего цвета. Давиду это показалось забавным, кроме того, ему нравились сами картины, и он хотел их выставить. Я уперлась руками и ногами. Мы поспорили — горячо и бурно, единственный раз за долгие годы совместной работы. В первый раз мы не сошлись во мнениях относительно оценки художественного произведения. Хуже всего то, что я понимала: художник действительно талантлив. Чуть позже его перехватила другая галерея, и к нему пришел большой успех. Давид ни разу не попрекнул меня, но я знала: он во мне разочаровался. Но что я могла поделать? Мне даже просто находиться рядом с этими полотнами было невыносимо.
Додо
Чтобы доказать, что я достойна приглашения Норы, пойду приму душ, а потом серьезно займусь макияжем. Буду накладывать грим не скупясь — должна же она что-нибудь получить за свои деньги?
Тут же подумалось, что в действительно важных жизненных ситуациях я почему-то всегда выгляжу дерьмово. Я же не знаю, когда именно в мою судьбу вмешается нечто Великое, Значительное, Вселенски Масштабное, и оно, черт бы его побрал, каждый раз застает меня врасплох. И наоборот, если я чего-то жду и готовлюсь, не происходит ровным счетом ничего.
В тот вечер, когда я познакомилась с Ахимом, я всего лишь собиралась купить сигарет и, естественно, не стала ни надевать чистую блузку, ни мыть лапы, а уж тем более — голову. В общем, я приволоклась в этот кабак на углу, возле дамбы, — дыра дырой, но там стоял сигаретный автомат. От меня воняло потом, на подбородке красовался свежий прыщ, а волосы я второпях просто стянула на затылке резинкой.
И он там сидел, за столиком с типами, про которых я знала только то, что вроде бы они учились в нашей школе, и среди них он, такой серьезный и чужой… Или нет, не чужой, а какой-то далекий, что ли… Опять не то, совсем не то, я не могу подобрать подходящего слова. Никогда больше — ни раньше, ни потом — со мной такого не случалось, чтобы меня в одну секунду так ослепил мужик. Блин! Опять я не то говорю… Он был как магнит, и меня просто притянуло к нему — как булавку.
Вместо того чтобы забрать свою пачку сигарет и отправиться восвояси, я как в трансе подошла к их столу, поздоровалась с этими парнями как с лучшими друзьями и уселась рядом с ними, не очень близко, конечно, потому что сообразила, что от меня плохо пахнет. И просидела, как пришпиленная, до полуночи, хотя, уходя из дому, не выключила свет и оставила работать радио, я даже не помнила, заперла ли дверь, но мне было плевать, лишь бы сидеть рядом с ним, а он даже и не думал ко мне клеиться и вообще посмотрел на меня всего пару раз и все время, весь этот час, талдычил о каком-то занудном юридическом казусе, а я глаз не могла оторвать от его рук и представляла себе, как они меня ласкают. За весь вечер я ни разу не раскрыла рта, не старалась обратить на себя его внимание, а только выжидала, как собака, как будто инстинктом чуяла, что с ним всякие фокусы бесполезны, а рисковать я не могла.
Когда подошел час закрытия, он поднялся, наконец взглянул на меня и без всяких церемоний сказал: «Я тебя провожу». Он не спрашивал, не предлагал — просто констатировал факт, как будто между нами все уже было решено.
По пути мы не перекинулись ни единым словом, просто молча шли рядом, а у меня в голове крутилось одно: что я буду делать, если он возьмет и уйдет, так и не договорившись о нашей следующей встрече.
Возле моего дома мы остановились, и я залепетала что-то о том, что дома меня никто не ждет, что мама в Гамбурге и что я могла бы угостить его пудингом. На самом деле я хотела, чтобы он поцеловал меня и спросил номер моего телефона. Он посмотрел на меня взглядом одновременно и слишком долгим и, слишком коротким, взял ключ у меня из руки и отпер дверь, а потом поднялся вместе со мной по лестнице, и я почувствовала, как у меня в груди что-то оборвалось, хотя он меня даже не коснулся.
Дверь нашей квартиры оказалась действительно лишь прикрыта, и он нахмурил лоб.
— Забыла запереть, — сказала я. И добавила: — Хочешь кофе?
И тут он в первый раз улыбнулся. А потом потянул меня в коридор и, прежде чем я успела захлопнуть дверь, обнял, и в эту секунду я почувствовала себя так, словно в моем теле открылись какие-то неведомые шлюзы. Мы бросились друг к другу, одежда полетела в сторону, и на краткий миг у меня промелькнуло: а вдруг Ма придет. Но она не пришла. Впрочем, мне было все равно, даже если бы она нас увидела. Не существовало никого, кроме него. Кроме него и меня.
Потом мы лежали в постели, и я наполовину осушила стоявшую на кухне бутылку — Ма, когда приходила от Вуппермана, позволяла себе пропустить стаканчик. Мы пили прямо из бутылки, я набирала в рот вина, а он целовал меня, и вино перетекало изо рта в рот.
Нора уж точно мариновала бы его не меньше месяца, прежде чем подпустить к своему роскошному телу. Я часто думаю: может, и мне надо было действовать так же. Может, он подумал, что я веду себя так с каждым встречным и меня слишком легко заполучить. Потому и дорожить мной не стоит.
Чушь все это. Люди, когда у них что-то не ладится, находят тому тысячу объяснений. А когда все ладится, никто не спрашивает почему.
