Все эти подробности дипломат рассказывал Говорову потом. Пока что позвонили Говорову и объяснили, что к нему хочет прийти такой-то господин. Не желает ли месье Говоров с ним побеседовать? Кто именно звонит, в трубке не назвались, но Говоров догадался. Конечно, Говоров не возражал, тем более имя дипломата промелькнуло в газетах.
Назначили час встречи. Говоров спустился на улицу. Подъехала машина. Вышли двое. О чем-то между собой дискутируют. Один показывает то на Говорова, то на машину: дескать, выбирай. Другой, по виду явно соотечественник, упрямо кивает в сторону Говорова. И тогда сопровождающий дипломата француз сделал жест, который на всех языках мира означает лишь одно: «Ладно, в таком случае я умываю руки».
Между прочим, дипломат рассчитал точно. После того как на Радио прошло несколько интервью, американцы пригласили дипломата в Германию и пристроили преподавать в военной школе.
Вторая история совсем забавная и произошла в те древние времена, когда у Говорова с Самсоновым были мир и дружба. В Париж транзитом из Москвы в Бостон прилетела невестка Сахарова Лиза Алексеева, та самая, ради которой Андрей Дмитриевич держал свою первую голодовку в Горьком. В вечерних субботних телевизионных новостях показали, как девушка с раскосыми татарскими глазами спускается по трапу самолета, но на вопросы журналистов отрицательно качает головой, разговаривать не хочет. Буквально через минуту у Говорова зазвонил телефон, Кира сняла трубку и зовет Говорова. Сдурела баба: пока идут новости, его нельзя трогать! Говоров на нее волком смотрит, Кира посмеивается, протягивает трубку.
— Андрей, прошу извинения, знаю, что отрываю вас от телевизора…
— Владимир Владимирович, все интересное уже кончилось, пошли их французские глупости, — с залихватской любезностью отвечает Говоров. А как иначе ответишь, когда звонит его непосредственный начальник, директор парижского бюро?
— Андрей, по моим данным, пресс-конференция Лизы Алексеевой ожидается завтра вечером в Бостоне. Но вы же в хороших отношениях с семьей Сахарова. Если бы вы смогли перехватить Лизу в Париже, интервью на десять минут, мы бы утерли нос нашим американским коллегам.
— Владимир Владимирович, как говорят в Советской армии: «Приказ начальника — закон для подчиненного».
— Андрюша, это не приказ, нижайшая просьба…
— Понимаю. Шучу. Однако смело сообщайте в Гамбург, что в понедельник утром они получат интервью.
В трубке удивленно и одобрительно крякнули.
Конечно, всегда приятно выскочить первым и утереть нос своим коллегам из Нью-Йорка или Вашингтона. Но в данном случае Говоров понимал, что это важно для Владимира Владимировича. Над головой директора стали сгущаться тучи, в Гамбурге собирались отправлять его на пенсию. Сверхоперативный материал из Парижа повышал акции директора: мол, старая гвардия умеет работать. Говоров был больше всех заинтересован, чтоб Владимир Владимирович оставался на своем месте. По многим причинам. Хотя бы потому, что для всех на Радио (особенно в Гамбурге) строгий распорядок: приходить и уходить в определенный час, а Говоров являлся в бюро, когда ему это было удобно. То есть существовал между ним и директором негласный договор — вы мне вольное расписание, зато я вас никогда не подведу.
Почему же на этот раз Говоров так уверенно обещал? Вдруг не найдет Лизу Алексееву? Сорвется интервью? Нет, найдет. Не сорвется. Ибо Лева Самсонов еще в пятницу его предупредил: Таня, дочь Люси Боннэр, прилетает из Бостона в Париж встречать Лизу, остановятся у меня в редакции, для всех это тайна, но для тебя… Короче, запасись заранее магнитофончиком.
Для журналиста такая информация дороже денег. И как только кончились известия (не мог же Говоров не досмотреть прогноз погоды?), он набрал номер «Вселенной», после двух гудков положил трубку, набрал еще. Условный сигнал. К телефону подошла Таня: «Андрей, я так и думала, что это ты. Кроме Вики и тебя, никто не знает, где мы. О, есть много о чем рассказать. Но мы с Рэмом уже не держимся на ногах, а Лиза вообще свалилась. Знаешь, за двадцать четыре часа Горький — Москва — Париж кого угодно выбьют из колеи. Приходи завтра утром, потрепимся, позавтракаем, заодно отвезешь нас в аэропорт. Интервью для Радио? В принципе мы решили дождаться Бостона. В самолете все обсудим, взвесим, дело ответственное. Но для тебя, естественно, исключение. Привет Кире».
Говоров приехал в девять утра. Таня в халате, Рэм бреется, Лиза в ванной. Редакция журнала превратилась в походный бивак. Диван раздвинут, как кровать, на полу матрас, все незастелено, разбросаны разные интимные принадлежности. Но присутствие Говорова никого не смущает, он человек свой. С ходу начался обычный треп.
И тут звонок в дверь. «Это Вика, — говорит Таня, пойди открой, а я хоть пока оденусь».
На пороге пожилой французский господин показывает карточку с трехцветной полосой наискосок. Говоров пытается загородить собой пространство, все-таки картина не для посторонних глаз.
— Чего изволите?
— О, вы говорите по-французски, — приятно поражен гость. — Извините за вторжение. Наша задача — охранять мадемуазель Алексееву. Как она поедет в аэропорт?
— Я повезу.
— Сорок три — пятнадцать, это номер вашей машины? Прекрасно. А с кем я имею честь?
Говоров протягивает свои водительские права, а в них журналистское удостоверение, тоже с трехцветной полосой, но выданное министерством иностранных дел Франции.
Француз делает запись в свой блокнот.
— Очень хорошо. Внизу вас караулит фотограф из «Пари матч». Мы проверяли. А так вроде никого нет. Мы тоже возникать не будем, но если что — учтите, мы рядом.
И француз галантно откланялся.
Потом явился В. П., поднялся из своей квартиры (на два этажа ниже редакции) Лева Самсонов. Всей компанией отправились в кафе. Воскресное утро. Улицы пустынны. Лиза удивлена. Говоров ей объясняет — дескать, это престижные кварталы Парижа. Здесь живет буржуазия, всю неделю она пьет кровь рабочего класса, а сейчас дрыхнет, переваривает. Правда, толстый корреспондент косолапо мельтешит перед ними, щелкает снимки на почтительном расстоянии. «Смотрите, девочки, — объясняет В. П., — как люди тут на хлеб зарабатывают, столько суеты ради двух или трех ваших фотографий в журнале». Что ж, у каждого своя работа. Вот настал и черед Говорова. В середине завтрака включил магнитофон, попросил всех помолчать (даже официант понял значительность момента, двигался неслышно, на цыпочках) и задал несколько вопросов. И только про Сахарова: как ему живется в Горьком? как его здоровье? как перенес голодовку? Конечно, в голове вертелся еще один щекотливый вопросик: «Почему вы, Лиза, допустили, чтоб Сахаров пошел на голодовку, стоил ли ваш отъезд такой жертвы?» Но пропустил его Говоров — в сущности, для него сделали исключение, он первый, негоже смущать девушку некорректными вопросами. Спросил лишь: «Как реагировал Андрей Дмитриевич, когда вы получили разрешение на выезд?» «Был счастлив как ребенок», — ответила Лиза. Что ж, значит, так надо было, и не Говорову учить жить академика Сахарова. Последний вопрос: «Почему вы ни слова не произнесли перед французскими журналистами в аэропорту?»
