Я как раз начал насыпать сахар из пакетика в свой капуччино, но прервался и посмотрел на нее.
— А чем развлекаетесь вы, когда ничего не случается?
— Я разговариваю с клиентами.
Мне понравился ее ответ. И сама официантка тоже. Чтобы рассеять недоразумение, я открыл блокнот и показал ей свой «репортаж»: несколько нот на пяти линейках, — начало мелодии, которая пришла мне в голову, пока я ехал. Она склонилась и сказала:
— Ну и разыграли же вы меня!
Поскольку она не знала сольфеджио, я сначала насвистел тему, потом напел. Ей понравилось: в мелодии был ритм.
Она ушла, чтобы обслужить вошедшего рыбака, принесла ему мятный ликер, затем вернулась с двойным ромом, который я заказал. К тому моменту я уже выпил капуччино и выскребал ложкой сахар на дне чашки.
— Вы играете на гитаре? — спросила она.
— На фортепиано.
— Вот уже два года я пою в одной группе. На испанском. Скоро у нас должен выйти диск. Вы знаете «Compay Segundo»?
— Конечно. И Рубена Гонсалеса тоже.
— Вот такую музыку мы играем.
— Где можно вас послушать?
— На музыкальном празднике в Ниме, на площади Озерб.
— Обязательно приду посмотреть на вас двадцать первого июня, прежде чем отправлюсь играть в «Лесной уголок».
Полночь. Я пишу эти строки дома, сидя у распахнутого окна с видом на Маньскую башню с сигарой в левой руке. Вчера я снова обрел надежду. Почему я решил, что моя жизнь кончена? Разве не достаточно осталось на мою долю этих холодных и дождливых дней, когда воздух пропитан запахами винограда, травы, сосновой коры, когда каждый зверек, встретившийся на дороге, каждое увиденное вдалеке дерево, каждое облако, плывущее в сером небе, привносит свой собственный оттенок вечности в наше возникающее на мгновение счастье? Почему должен иссякнуть поток, текущий под моими девятью пальцами?
Наверное, еще не один день я проведу за рулем, с утра до вечера разъезжая по покрытым лужами дорогам. Не раз я буду разглядывать пасущиеся в тумане стада, и однажды меня вдруг охватит такая неожиданная, взявшаяся ниоткуда радость, что станет ясно: она всегда ждала меня здесь под дождем. И поскольку, когда я не играю в «Лесном уголке», мне нечего делать, кроме как внимательно прислушиваться к своим ощущениям, то не удивляйтесь, если увидите меня в моей старенькой машине, стоящей на глухой лесной просеке, в ожидании того, что это пока еще смутное и неясное чувство освободится от равнодушия окружающего мира, примет облик Орелин — или, может быть, чей-нибудь еще — и тихим голосом шепнет: «Happy birthday to you, Максим! Happy birthday!»
Эпилог (написанный Зитой)
Пятнадцатого июля 1999 года, в соответствии со своим пожеланием не дожить до 2000 года, Максим Милано нашел смерть в автомобильной катастрофе. К тому моменту он как раз заканчивал писать историю своих отношений с Орелин. Хотя эти страницы не всегда справедливы по отношению ко мне, я считаю своим долгом опубликовать их полностью, ничего в них не меняя. Возможно, если бы обстоятельства сложились иначе, мой брат внес бы многочисленные исправления в первоначальную версию. Теперь я предлагаю читателям домыслить их самостоятельно.
Жозеф, противившийся изданию этих записок из опасения публичного скандала, — весьма, впрочем, маловероятного, — в конце концов согласился со мной, но поставил одно условие: из соображений объективности включить в книгу его протестующее письмо и мою собственную версию событий, которая могла бы послужить противовесом саркастическим суждениям моего брата-близнеца.
Никто не знает, как Максим завершил бы свои воспоминания. Среди его личных бумаг я нашла это стихотворение, написанное на последней странице нотной тетради, которое мне кажется вполне подходящим для окончания.
Эпитафия Орелин
Пока еще не высохли чернила
иль не исчезли вовсе, без следа,
когда ударов град огромной силы
нам расточает обухом беда,
Хочу завет я свой оставить братьям,
всем тем, кто был и кто еще придет,
чтоб жизни распахнуть свои объятья,
пока уйти не выпадет черед:
Заснуть надолго предстоит мне вскоре,
средь гусениц и муравьев почить,
в утробе яблока, как в чреве моря,
плод вечности готовлюсь я вкусить.
Но вы, оставшиеся в мире бренном,
вы, братья, сестры — пленники пути,
ведущего, как прежде, в Рим нетленный,
постойте здесь, чтоб верный путь найти.
Задумайтесь, мне большего не надо,
о той, что так легко стереть смогла
одним движеньем ластика преграды
забот земных со своего чела.
И вспомните о том, как жизнь прекрасна,
как хороша, хотя и краток миг,
дарованный судьбою безучастной
на то, чтоб человек сей рай постиг.[26]
