— Что за выражение? Это же подзаборный мат!..
— Подзаборного не бывает. Пишут только на заборах, — возразила Анюта.
— Ты что, не понимаешь, что сказала плохое слово? — спросила мать.
— Слова — это только слова. Они не могут быть ни хорошими, ни плохими.
От кого она эту формулировку могла услышать? Мать молчала, не находя нужного слова. Значит, сейчас эту дискуссию о хороших и плохих словах перекинет на меня. Так и случилось.
— Может быть, ты объяснишь ей, какие слова можно говорить девушке, а какие нельзя? — предложила мне мать.
— Только вначале уточни, — улыбаясь, попросила Анюта, — я еще девочка или уже девушка? Или я нимфетка?
— Ты прочла «Лолиту» Набокова? — спросила я.
— Еще в прошлом году, — ответила Анюта. — Но меня ждут подруги во дворе. Можно мы с тобой хорошие и нехорошие слова обсудим перед сном? И по «Лолите» у меня к тебе будут вопросы. Я надеюсь, ты на них мне ответишь.
— Постараюсь. Ладно, иди гуляй.
— Ты запускаешь дочь, — предупредила меня мать, когда Анюта вышла.
Я промолчала, потому что знала, что все равно я получу следующий и главный для матери на сегодня вопрос:
— Так почему же ты не можешь выехать с нами вместе?
— Я устроилась на временную работу. Через месяц я приеду.
— Какая же это работа? Опять торговать овощами?
— Да, опять. Другим способом я деньги заработать не могу.
— Твою прошлогоднюю торговлю полгода вся поликлиника обсуждала.
— Мне плевать, что обсуждает поликлиника.
— А мне не плевать.
— Ты знаешь, какие траты нам предстоят осенью? И может быть, ты знаешь, как эти деньги заработать другим способом?
— Да не будешь ты торговать, ты будешь ему носить бульон.
— Вряд ли. Он, наверное, умрет.
— Ничего с ним не будет. Как ты могла пойти к нему? Ты забыла, что он нас бросил?
— Насколько я помню, это ты его выгнала!
— Да, выгнала! — гордо подтвердила мать. — Он стал спать с собственной секретаршей. Какая пошлость!
— Мать, а ты никогда не задумывалась, почему мужчина уходит от одной женщины к другой?
У меня была фора: Милёхин от меня не уходил, я сама подала на развод.
— И почему же? — спросила мать.
— Потому что он из двух зануд выбирает меньшую. Я пошла спать. Мне завтра рано вставать.
По тишине на кухне я поняла, что мать плачет. Можно было обойтись и без последней плюхи. Но надоело.
Утром я выехала с теми, кто рабочий день начинает с восьми утра, чтобы попасть в палату отца хотя бы за час до прихода врачей. К тому же я подготовилась: у матери сохранился зеленый халат операционной сестры и такие же брюки. Вчера я заметила, что в институте больше зеленых, чем белых халатов.
Я переоделась и оставила свои вещи под лестницей, надеясь, что вряд ли кто сюда заглянет, пока я буду в палате у отца.
Конечно, мой операционный наряд был мешковат, но никто не обращал на меня внимания. Я зашла в палату отца и увидела Настю и очень высокого молодого мужчину, оба были в белых халатах.
Отец и Настя переглянулись. Отец попытался улыбнуться, но у него не очень получилось. Подклеенный угол рта мешал. Судя по наклейкам, его лицо было зашито еще в пяти местах.
— Спасибо, что приехала. Настя мне рассказала. У тебя сейчас каникулы?
— Да.
— Ты не хотела бы поработать? Ты, кажется, на прошлых каникулах работала?
— Да. Я уже договорилась и на этот раз.
— У меня к тебе есть другое предложение.
Высокий мужчина сделал плавное движение рукой сверху вниз, почти дирижерский жест.
— Это Малый Иван, — представила его Настя.
Я протянула ему руку и встала. Мужчина оказался очень высоким. Я могла пройти у него подмышкой.
— Не очень уж и малый, — сказала я.
— Он тоже Иван Кириллович, поэтому, чтобы не путать, твой отец проходит как Большой Иван, а он — как Малый.
— Ребята, — прервал ее отец, — времени мало, перейдем к делу. Вер, мне нужна твоя помощь.
— Я готова помогать.
— Дай слово, что выполнишь мою просьбу! — потребовал отец.
— Даю. Честное пионерское не подходит по возрасту, слово коммуниста тоже — в рядах не состояла. Честное учительское подойдет?
— Подойдет, — ответил отец. — Некоторое время я не смогу бывать в компании. Не исключено, что мне придется выехать за границу.
— Сейчас решается вопрос, оперироваться ему здесь или и Швейцарии, — уточнила Настя.
— Мне некого оставить вместо себя. Полины нет. Ты — единственная и самая моя близкая родственница.
— Я не родственница, я дочь, — поправила я его.
— Тем более. Пока меня не будет, ты поработаешь в компании.
— В качестве кого?
— Как кого? — не понял отец. — Президента компании. Я ведь президент, а не хер собачий.
— Как скажешь.
Отец замолчал. Молчали и Настя, и Малый Иван.
— А вы говорили: не согласится, не согласится! Вы не знаете нас, Бурцевых! — Отец закрыл глаза.
У него, наверное, появились какие-то мозговые отклонения. И Малый Иван, и Настя соглашаются с ним, потому что он травмирован, его не надо раздражать, его надо успокаивать.
В палату вошла медсестра.
— Вы кто? — спросила она.
— Мы — консилиум, — ответила Настя. — Я — профессор Петрова.
— Ты такая же профессор, как я — английская королева.
Медсестра и Настя были примерно одного возраста.
— Уходите, — продолжала медсестра. — Заведующая отделением начинает обход. А ты, если их еще раз проведешь, получишь по полной, — обратилась ко мне медсестра.
— Всё, уходим, — тут же согласилась я.
— Мне надо еще пятнадцать минут, — сказал отец.
— Нам надо больше, — ответила медсестра.
— На профессора вы не потянули, — сказала я Насте, когда мы вышли в коридор.
— А ты только на медсестру, — ответила Настя. — Пошли. Надо все обсудить.
— Где будем обсуждать? — поинтересовался Малый Иван.
— В баре, за углом в переулке.
— Предложение принято.
Мы зашли в уже знакомый бар, по-прежнему пустой. Бармен улыбнулся нам, как старым знакомым.
— Два джина с тоником, креветки, бутерброды с рыбкой, три виски в один стакан, — заказывала Настя. Я, по-видимому, не могла скрыть своего удивления, и она пояснила: — Если Иван выпивает меньше ста пятидесяти, он засыпает.
