В ту ночь Долорс легла в постель усталая и совершенно разбитая. Назавтра, проведя весь день дома в одиночестве, она решила, что Антони наверняка больше не захочет ее видеть и по требованию жены уволит. Что в один миг она останется и без возлюбленного, и без работы. Так что надо шевелиться и искать себе новое место, потому что как бы сильно ни любил ее Антони, но мужчина всегда выберет удобство и стабильность, ибо риск хорош лишь как короткое приключение. А Антони уже достаточно наигрался в опасные игры. Хорошо еще, что Леонор на выходные уехала с Жофре и не знала, что ее мать провела весь день, уставившись в стену. Но эта стена, как ни странно, много о чем ей поведала. Долорс пробовала заплакать, но не смогла. Наверное, это оттого, что ее сердце обратилось в камень. А может, просто оттого, что она на все стала смотреть по-другому. В тот день она наконец поняла, что молодость прошла — вот так, незаметно, и что, чем старше становишься, тем с большей высоты начинаешь смотреть на вещи, которые раньше бы наверняка тебя ранили.
Все дело в том, чтобы чувствовать себя довольной и умиротворенной, поняла Долорс. А я довольна тем, как прожила свою жизнь. Да, конечно, в ней было идеальное преступление, но… Долорс на минуту оторвалась от вязанья, чтобы поднять глаза к потолку и объяснить Богу, который с насмешкой взирал на нее оттуда: это было совершенно необходимо, надеюсь, ты понимаешь.
— Добрый вечер, бабушка. Какое у тебя счастливое лицо.
Марти поцеловал ее в щеку. Нет, он совсем не похож на гомосексуалиста, этот мальчик, в свое время Тереза знакомила мать кое с кем из геев, и Долорс всегда казалось, что в большинстве своем они двигаются, ходят и говорят как-то по-особенному. Как Дани, вот он точно из этих, нет, она не имеет ничего такого в виду, иногда Долорс видит кого-то из них по телевизору, и иной раз ей бывает даже приятно на них смотреть. А вот в Марти нет ничего подобного. И не скажешь никогда, что ему не нравятся девочки.
Гляди-ка, вот и Жофре вышел из своей комнаты. Марти шутливо поприветствовал его:
— Привет, папа, что это ты так рано дома? Тебя выгнали с работы? Или ученики тебя разлюбили?
Марти ляпнул не то, он вообще слишком много болтает, но все-таки в последний момент по лицу Жофре заметил, что тот не склонен к шуткам, а значит, что-то произошло. Идем ко дну, подумала Долорс, только Бог поможет нам выкарабкаться. Жофре поднял голову и процедил:
— Да, меня не любят ученики. Но я в этом и не нуждаюсь, я и сам не люблю детей.
Марти остолбенел — должно быть, не знал, как реагировать на заявление отца, а Долорс подумала, что зять просто сказал первое, что пришло в голову, ведь слова Марти больно ранили его, и он мог бы, конечно, в ответ пройтись по поводу сексуальной ориентации сына, но сдержался. А потому выдал одну из своих обычных глупостей, впрочем, нельзя не учитывать, что он сейчас не в своей тарелке.
Тишина, наступившая в столовой, уплотнилась до того, что хоть ножом ее режь. Долорс не придумала ничего лучше, как глубоко вздохнуть, чтобы хоть чуть-чуть разрядить обстановку. Тишина гораздо хуже самых неприятных слов. А она ощущала себя в самом центре этой тишины. Марти, явно выбитый из колеи, только и сказал:
— Я пошутил, пап.
Жофре всей пятерней расчесал волосы — он до сих пор не оставил эту манеру, хотя уже давно носит короткую стрижку, такую короткую, что ее и причесывать не надо, но дурная привычка, приобретенная в семидесятые, эпоху хиппи, оказалась из числа тех, что остаются с человеком навсегда.
Этот парень так и явился в мэрию на собственную свадьбу: с длинной гривой, в пиджаке, джинсах и без галстука. И когда дурочка Леонор сказала: ты такой красивый, он сморозил очередную глупость: да ладно тебе, я нацепил первое, что попалось под руку. И расчесал волосы пятерней.
У Марии тоже была такая дурная привычка, но у женщины она выглядит более естественно или, вернее, не так бросается в глаза, потому что женщины, полагала Долорс, без конца заняты тем, что поправляют прическу или макияж. Но когда Мария пришла к ней домой, то без конца запускала руку в волосы, так что Долорс невольно обратила на это внимание. Вот уже две недели она ничего не слышала об Антони и стала свыкаться с мыслью, что потеряла его навсегда, даже начала искать новую работу: ходила на переговоры в один книжный магазин и в школу, где требовался учитель литературы. Тогда найти работу было проще, не то что сейчас.
В тот день Леонор сидела дома. Мало того, именно она открыла дверь и впустила незнакомую ей женщину, которая сказала, что хочет видеть ее мать. Как вас представить? — спросила воспитанная дочка. Мария — и ее голос, нервный, взвинченный голос, разнесся по всей квартире, так что Долорс торопливо вышла в прихожую: спасибо, Леонор, оставь нас, пожалуйста. Та удалилась, дернув плечом, а Долорс пригласила гостью пройти в столовую, но та отказалась: нечего мне делать в вашем доме. Коли так, подумала тогда Долорс, то тебе следовало остаться за дверью и ждать меня там.
Я пришла только сказать, взволнованно начала Мария, чтобы вы не думали, будто одержали победу, дети меня любят и останутся со мной, а ему придется каждый месяц платить мне большие алименты. Она сделала паузу, подбородок у нее дрожал. Вы воспользовались моей доверчивостью и поступили как неблагодарная тварь, и теперь вам прямая дорога в ад. Долорс была слишком ошарашена, чтобы хоть как-то реагировать, она не стала в ответ кричать и поносить незваную гостью, а просто прикусила губу и молча глядела на нее. Она видела, как Мария, пошатываясь, начала спускаться по лестнице, как от волнения больно подвернула ногу, слышала, как громко цокали ее туфли на шпильках, которые жена Антони явно надела не случайно.
Долорс ее понимала. Понимала, что женщина ранена в самое сердце, что ей необходимо напоследок высказаться — так оторванный хвост ящерицы, уже неживой, продолжает конвульсивно дергаться. Она попробовала поставить себя на ее место — на место униженной и брошенной жены, и признала, что, наверное, поступила бы так же, а потому не стала осуждать Марию — не могла, не имела на это права.
Теперь, спустя тридцать с лишним лет, довязывая рукава свитера, который стал чем-то вроде мостика, связывающего ее с настоящим, то есть с нынешней жизнью, Долорс призналась себе: несмотря ни на что, она никого не смогла бы полюбить так, как Мария любила Антони. Потому что любить можно по-разному. И поди разберись, какая именно любовь — настоящая. Возможно, право на существование имеют все ее разновидности, однако в восемьдесят пять лет любовь видится несколько иначе, не такой сложной, гораздо более простой и понятной.
Благодаря этому злополучному визиту Долорс узнала, что Антони ушел от жены.
Жофре вышел из столовой, оставив Марти в полном недоумении. Внук посмотрел на Долорс, и она сделала жест, который означал «наплюй и забудь», это не тот случай, когда слова отца нужно принимать всерьез. Марти отлично понял бы реакцию Жофре, если бы знал, в чем дело, если бы был в курсе его интрижки с простушкой Моникой. Но он ничего не ведал, поэтому опустил голову и пошел к компьютеру, не спросив на этот раз: бабушка, хочешь поиграть с котом, а она, в свою очередь, не напомнила, потому что у нее много работы, и если не поторопиться, то она не успеет закончить свитер, а это совершенно исключено, это единственное, что сейчас имеет значение.
