Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
Брюс всё время был рядом, и, не договариваясь и даже не глядя друг на друга, мы снова объединились внутри странного закрытого пузыря, в котором пребывали и в прошлый раз, когда Люси лежала в реанимации. Он положил руку мне на бедро, а я выкрикивала рыдания, если такое возможно.
Из серого мрака возникла медсестра:
— Вы должны успокоиться. Вам придется успокоиться.
— Это не в первый раз! — бессвязно выкрикнула я.
— Вы не понимаете, что мы пережили, — попытался объяснить Брюс.
Сестра подошла ближе. В палате было почти темно.
— Вы должны успокоиться, или я вколю вам снотворное.
Я встала с кровати и прошептала:
— А ну пошла отсюда.
Во время родов мне не понадобилась пранаяма. Но теперь я заново училась дышать. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Это было не так уж сложно. Надо было только продолжать. Только не останавливаться.
Поднимаясь на лифте в реанимацию, я процедила:
— Третьего не будет.
— Я тебя упрашивать не стану, — ответил Брюс. За ту минуту, что кафкианская сестра провела в моей палате, мы оба раз и навсегда отказались от мысли когда-либо еще заводить детей. Молча, одновременно и категорически.
Наверху, в реанимации, мы держались тихо. Не кричали на сестер. Даже не спрашивали их, почему нас не позвали. Во-первых, сестры должны были быть на нашей стороне. Если мы испортим с ними отношения, ребенку будет только хуже. И потом, нас накрыло безразличие, свойственное фаталистам. Зачем жаловаться? Мы же не надеялись в следующий раз получить лучшее обслуживание. Потому что никогда, никогда в жизни мы больше не заведем ребенка.
Новости сообщила сестра с короткими светлыми волосами — типичной прической медсестер. Малыш плакал, и у него лопнуло легкое; в полость тут же вставили катетер, чтобы выкачать воздух. Когда возник вакуум, легкое накачали. Операция прошла успешно.
— Мы просто не успели вас позвать. Надо было оперировать немедленно, — объяснила она.
Мы не стали спрашивать, почему нас не позвали раньше, когда ребенок безутешно плакал. Нет, мы спросили:
— И что дальше?
Она достала костюмчик-кимоно, в которые детей наряжают в больницах, и показала, куда вставили катетер. — Видите, какой маленький надрез? Взгляните, какой маленький.
Мы посмотрели, куда она показывала, хоть не очень-то и хотелось.
— Видите? — Она продолжала тыкать в надрез.
Нам что, поздравить ее с тем, что надрез такой маленький? Надо — поздравим. Мы готовы были сделать что угодно, лишь бы она ухаживала за нашим ребенком с удвоенным старанием. И мы завосхищались: действительно, очень маленький!
За этим последовали бесконечные дни и недели жизни в больнице. Но на этот раз дома у нас тоже остался ребенок, ребенок, который нервничал и о котором нужно было думать. Люси обычно говорила что-то вроде: «Ну надо же, у нас малыш! Как здорово!» — и тут же переключалась на другую тему.
Жуткая подробность о кесаревом сечении: закончив, врачи закрепляют шов скобками. Как конверт из плотной бумаги. Потом предстоит еще одна позорная операция: скобы вынимают. Когда родилась Люси, я жмурилась, пока они удаляли скобы, словно боялась обратиться в камень, уронив хоть взгляд на свой живот. На этот раз я смотрела. Лежала на больничной койке и смотрела, как веселый бородатый медбрат вынимает скобки специальным маленьким инструментом. Мне казалось, что я должна видеть. Таким образом я раз и навсегда прощалась со своим будущим, с еще одной беременностью, перспективой стать матерью троих детей. Это был конец моей карьеры роженицы, и я подумала: если каждый последующий раз будет столь же отвратительным, столь же мучительным для моего сердца, какой смысл?
Уилли лежал в инкубаторе неделю, потом еще одну.
Я была не в лучшей форме. Запас обезболивающего кончился на Рождество. Люси сидела в соседней комнате и смотрела мультик про Артура перед началом праздничного марафона. По какой-то причине я решила сделать крумкаки[27], норвежское печенье, которое по традиции пекли в семье Брюса. Его мама, сестра и двоюродные сестры, коварные норвежки, хитростью переложили приготовление крумкак на меня. Для крумкак нужны была специальная вафельница, деревянный штырек и терпение святомученика.
Не помню, почему решила взяться за крумкаки, несмотря на то что только что родила и оставила ребенка в реанимации. Теперь, по прошествии лет, ясно, что я просто была в невменяемом состоянии.
У меня заболел шов. Вы когда-нибудь делали крумкаки? Это утомительно. Шов не на шутку разболелся.
Я проверила, не осталось ли обезболивающего в аптечке. Одна таблетка. Тогда я встала посреди гостиной и заорала что было мочи:
— У меня кончились таблетки! — Я голосила, как солистка панк-рок-команды, только в безразмерном беременном комбинезоне.
Брюс вломился в комнату.
— Всё будет хорошо, — выпалил он.
— Нет, — ответила я с безумным взглядом.
Брюс вытаращился на меня. Он не стал ни спорить, ни смеяться. Просто застыл на месте. На его лице было… что же это было за выражение? Ах да. Страх.
Рождество, гигантская прожорливая дыра, съедало время, как конфеты. Утром удалось выкроить время и навестить Уилли. Потом мы разъезжали по шоссе туда-сюда от одних родителей к другим. Люси открыла столько подарков, что по пояс утонула в ворохе оберточной бумаги.
Мы уложили Люси, и я поехала в больницу кормить Уилли. Одним хороша реанимация: вдоволь насидишься в удобных качающихся креслах. На этот раз моё не качалось, а даже скользило, и я плавно плыла по волнам, подвешенная в невесомости, словно нас с малышом вместе переместили обратно в утробу. Мое дыхание подстроилось под ритм его чмоков и движения раскачивающегося кресла — раз, два, раз, два. Вот это была пранаяма. Дыши, мой малыш.
А потом всё закончилось. Так всегда случается в отделении интенсивной терапии: в один прекрасный день вас просто выписывают. И вот наутро после Рождества мы привезли Уилли домой.
Он лежал на пеленальном столике.
— Посмотри, какой маленький, — позвали мы Люси. Та по-прежнему была страшно напугана в присутствии малыша. Но сейчас заинтересовалась и подошла.
— Он меньше моего ботинка, — заметил Брюс.
Он достал из чулана кроссовок и положил рядом с Уилли. Вообще-то его можно было уложить в кроссовку, такой он был маленький. Люси восторженно расхохоталась.
Как у всех детей после кесарева, головка у него была идеально кругленькая. Ее покрывал необычайно мягкий, чудесный золотистый пух, нежный, как самая тонкая замша. Он сучил ножками на своей подстилке, пока я укладывала Люси. Мы с ней играли в прекрасную принцессу, а малыш агукал через черно-белую беби-рацию, которая в наше время должна быть у каждого высокотехнологичного ребенка.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
