Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
– Дорогая, прости, но здесь я не могу тебе обеспечить привычный женский вечерний отдых у плиты и стиральной машины.
Так что – изнывай от безделья.
– Тогда я пойду искупаюсь, – и Лариса тихо пошла к реке и уже от самого края земли, крикнула мне:
– Приходи.
– Приходи.
– Приходи.
…Установив палатку и разведя костер, я, взяв для купающейся Ларисы широкое махровое полотенце, спустился к реке, тихая вода которой искрилась последними отраженными лучами солнца.
Светило расставалось с нами на сегодняшний день, не исчезая за горизонтом, а просто отправляясь на обязательную дежурную встречу с другими людьми.
А нам оно оставляло на память о себе накопленное за день тепло.
В прощающихся с нами закатных лучах солнца, в воде, уже ставшей темнее прибрежной зелени, я увидел свою поэтессу, зашедшую в воду по грудь. И в этой не придуманной вселенной обнаженным было все: и берег, и зелень, и женщина…
…Интересно смотреть на женщину, которая знает, что она увлекательна, желанна и красива. Даже интересней, чем на весь остальной окружающий мир, который тоже знает, что он красив, желанен и увлекателен…
…Подойдя к самому срезу, туда, где песчаная кромка берега размывалась мелкой речной волной, внучатой племянницей океанского прибоя, я остановился, и вместе со мной остановилось время.
И в этом полном покое моя обнаженная поэтесса вышла ко мне навстречу для того, чтобы, уже потом, когда стрелки часов вновь начнут делать свои следующие шаги, откинуться на измятое ее спиной полотенце и прошептать:
31
… Как многое может рассказать художнику поза, в которой рядом ним сидит женщина.
С женщины, вообще, художник может написать намного больше, чем женщину.
И не только красками.
Лариса, закутавшись в полотенце, обняв руками свои ноги и положив подбородок на подобранные к груди колени, молча смотрела на огонь костра, и ее глаза светились отблесками живого огня.
И я не отвлекал ее молчания, потому что чувствовал, что сейчас ей было достаточно себя самой.
А просто смотрел на извивы ее тела, угадывающегося под просторным полотенцем.
И мрак, скрывающий детали этих извивов, способствовал фантазии.
Может, фантазия вообще существует только там, где наглядно и очевидно далеко не все…
…Для обычного человека окружающие его люди состоят из тела, души, желаний, устремлений, надежд.
Для художника другие люди состоят еще и из линий.
Каждой из которых художник придает свой смысл.
Сейчас поза Ларисы, соприкасавшейся многими частичками своего тела, сведшей свое тело в единство, наводила меня на мысль о пространстве, которое замкнуто.
Но если бы она чуть подняла бы руки и откинулась назад, пространство, представляемое мною, стало бы разомкнутым.
А если бы я изобразил линии ее тела, бедер, спины, поднятой руки дважды, на разных уровнях, промежуток между этими изображениями стал бы извилистым путем, почти – путем судьбы.
С цветами мака, которые я видел вдоль грунтовки, по которой мы ехали сюда, моя женщина могла бы изобразить страсть, с полевыми цветами в руках – нежность, с колосками ржи – верность, а с кленовыми листьями – совесть.
У свечи моя Лариса могла бы служить символом сомнения, а на фоне дороги – уверенности.
Глаза поэтессы, смотревшей на огонь, рассказывали мне о связи внутреннего мира с внешним.
И эти два мира дополняли друг друга, не вступая в противоречие.
Может быть, потому, что в образе женщины больше человечества, чем в образе мужчины.
Хотя это – чисто мужской взгляд…
– …О чем ты задумалась, милая? – тихо спросил я.
И в ответ Лариса подняла на меня взгляд, оторвав его от огненных язычков, которые продолжили свой кокетливый танец.
Потом так же тихо ответила:
– Ни о чем.
Разве сейчас о чем-то нужно думать?
А – ты?
– Я тоже ни о чем не думал, – искренне считая, что говорю правду, соврал я. – Просто любовался тобой.
И тогда Лариса сбросила с плеч полотенце, обнажая себя, и ее тело заалело в огненных лучах – лучах самого древнего на свете освещения:
– Любуйся! Мне приятно то, что твой взгляд гладит меня.
Делая это движение, Лариса ненарочно повела глазами по сторонам и тут же, указывая рукой куда-то за мое правое плечо, удивленно воскликнула:
– Что это?
Я оглянулся и увидел высоконогую птицу, белевшую своим пером в темноте прилесья у корней деревьев.
Сложив крылья и явно не собираясь улетать, птица неподвижно смотрела в нашу сторону.
– Аист, – проговорила Лариса.
В орнитологии я такой же дилетант, как и еще в очень многих вопросах, но о том, что аист не садится на землю, откуда-то слышал.
– Вряд ли, – усомнился я то ли в том, что это аист, то ли в том, что я об аистах что-то знаю.
– Конечно – аист, – вновь прошептала Лариса, успев уложить в эти два слова переход от восторга к тревоге.
– Ладно. Пусть будет аист, – улыбнувшись, согласился я с моей поэтессой. – Что тебя так взволновало?
И Лариса ответила мне шепотом:
– Аист – это птица, которая залетает к тем женщинам, которые «залетают».
Слова моей поэтессы заставили меня замолчать.
И задуматься.
Но Лариса сама развернула свою мысль, уложив ее в три слова:
– Я забыла таблетки.
А потом она произнесла слова, в которых было все: и уважение, и доверие, и даже самопожертвование.
И все это – мне…
– …Аборт – паршивая вещь.
Мне приходилось его делать дважды.
Один раз от мужа и один раз – еще до него, – рассказывала Лариса.
И делала она это тоном, которым не хвастаются достижениями, а просто перечисляют события, произошедшие помимо воли, но не сумевшие повлиять на судьбу.
А я ощутил, что сталкиваюсь с новой, по понятным причинам незнакомой мне чисто женской формой автобиографии.
И с тем, куда может вывести такая форма истории жизни женщины:
– Но… Если потребуется – от тебя я сделаю его.
И ты должен знать, что, что бы ни произошло, к тебе у меня не будет никаких претензий.
– Милая, – я готов был повторить это слово много раз, – я буду с тобой очень аккуратен.
Не волнуйся, – взяв Ларису за руку, я стал гладить ее.
– Поверь, милый, я не волнуюсь.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
