Рахимов бросил на переднее сиденье свой автомат и быстро занял место в башне. Рванув что есть силы за трос крупнокалиберного пулемета, он зарядил его и сразу же открыл огонь. Впервые нажав на кнопку электроспуска, он сам вздрогнул от заполнившего боевое отделение металлического грохота, совсем, по его представлению, не похожего на пулеметную стрельбу. Этот звук скорее напоминал ему несмазанный, звонко лязгающий у самого уха агрегатный узел комбайна или еще чего-то в этом роде.
Вдыхая непривычно удушливый запах пороховой гари, Рахимов намертво вцепился в рукоятку и успел расстрелять почти половину коробки, прежде чем прилипший к кнопке палец наконец отстал от нее. Его правый глаз, вжатый в резиновый манжет окуляра, нетерпеливо и лихорадочно искал противника в делениях прицела. Зло оскалившийся приоткрытый рот Рахимова громко выдувал воздух, сопровождая выдохи надрывным сипением. Оправившийся от первоначального минутного шока, он продолжал стрельбу, кроша короткими очередями скальную породу поверх дороги, злобно выкрикивая вдогонку летевшим из пулемета трассерам непонятные Лехе слова и проклятия. В нем остервенело билось жгучее, непомерное, злобное желание скорее увидеть противника сквозь дымовую завесу и тут же поквитаться с ним полностью, до боли в пальцах, вдавив кнопки обоих электроспусков пулеметов в рукоятку. Он максимально высоко поднял пулеметные стволы, но в прицел видел только скалы и летящие с них яркие трассирующие полосы. Ладонь сильно давила в рукоять подъемного маховика, пытаясь задрать пулеметы еще выше, но угол их подъема был полностью выбран, а враг так и оставался невидим. Рахимов ерзал на сиденье, зло повизгивал от собственной беспомощности, разбрызгивая слюну, ругался на узбекском и сучил ногами по железному полу бэтээра. Он весь был во власти безотчетного воинственного азарта, впав в состояние агрессивного, ясного полусна, всецело подчиняясь ситуации и единственному, без остатка захватившему его желанию — незамедлительно убить, казнить напавших на колонну людей. Убивать их как можно дольше и больнее, и так, пока не закончатся силы и не выйдет вся злость. Он испытывал сильное, ранее еще неведомое ему до такой степени чувство ненависти и жажды истребления, ясно понимая лишь потребность жестокой кары как единственного условия своего существования.
Пассажиры боевого отделения пребывали в панике: мальчишка плакал, пытаясь что-то говорить отцу, старик дрожащим голосом успокаивал его, прижимая к своей груди голову сына, женщина не кричала, а просто выла, соскочив с лавки на пол и обхватив голову обеими руками, густо увешанными всевозможными разноцветными кольцами, перстнями и браслетами.
Снизу из колонны по скалам велась ответная стрельба. Трассеры роями улетали кверху по обе стороны. Две бээмпэшки, съехав с дороги, стреляли из пушек по горам. Но их огонь был неэффективен. Стволы пушек БМП-1 имели сравнительно небольшой угол подъема и не могли достать высоко укрепившегося, все рассчитавшего противника. Гранаты, выпущенные из их орудий, взрывались, ударяясь о горные склоны, не преодолев и половины их высоты. Но они продолжали стрелять, пытаясь маневрировать на небольшом, оставшемся свободным участке дороги.
Лехино сердце бешено колотилось, он смотрел на горы в командирский прибор и тоже не мог разглядеть противника. Он видел только трассеры, летевшие от неровных очертаний верха каменного коридора, в котором застопорилась, как в ловушке, добрая половина колонны. Второй половины, успевшей подняться выше, видно не было. Мешал густой дым горевшего на обочине бензовоза. Бензин, хлеставший из его цистерны, растекся по дороге и обочине пылающим озером. Дым был одновременно и помехой в стрельбе, и спасением для покинувших свои машины солдат. Они прятались за камни на террасе, стреляли, как и Рахимов, неизвестно куда, но зато в дыму были почти неразличимы. Нападавшие больше не тратили гранат на Лехин бэтээр, хотя тот и стоял за пределами дымовой завесы. Леха попросту не успел выехать к началу обстрела на открытое место. Он не доехал всего каких-то десять метров, чтобы корпус бэтээра оказался на обозримом и простреливаемом противником участке дороги. С одной стороны их загораживал большой валун, а с другой — скала. Поэтому для прямого попадания из гранатомета их бэтээр был практически неуязвим.
— Рахимов! — крикнул Леха, немного приходя в себя. — Ты по ком стреляешь?!
— Туда! — махнул рукой Рахимов в сторону гор, бросил на пол пустую коробку и стал закреплять другую со снаряженной патронами пулеметной лентой.
— Ты верхний край горы видишь?!
— Не-а-а-а! — отрицательно, но даже как-то весело покачал головой Рахимов.
Лехе показалось, что Рахимова стрельба забавляла, а скорее всего, являлась выходом нервного напряжения, отчего ему становилось легче, и он вообще был готов стрелять без передышки. Леха и сам бы теперь с удовольствием пострелял или потаскал тяжести, лишь бы избавиться от напавшего на него остолбенения. Он сидел, вцепившись руками в руль, напрягшись всем телом, сильно сжав зубы. Мышцы спины напружинились настолько, что мешали свободно поворачиваться. Они, как жгуты, делали туловище неподвижным и горели, готовые лопнуть в любой момент. С большим усилием он пытался сохранять видимое спокойствие, стараясь обуздать непреодолимое желание выпрыгнуть из люка и убежать подальше, схорониться за каким-нибудь камнем и сидеть там вечно. Но даже бежать он сейчас вряд ли бы смог. Ноги судорожно окаменели, упираясь в пол.
— Хорош зря патроны переводить! — выдохнул он, с трудом двигая нижней челюстью. — До дембеля настреляешься! Наблюдай! Если увидишь кого, тогда и стреляй!
— Ага! — отозвался Рахимов, снова прильнув к окуляру прицела.
На дороге же стрельба не ослабевала. Трассеры летали веерами навстречу друг другу так плотно, что казалось, скоро наступит момент, когда они все столкнутся и освободят пространство, разом попадав на дно обрыва. С обочины работала единственно полезная для ведения огня в таких условиях гусеничная «Шилка», методично обрабатывающая огнем верхний край горы одновременно из четырех крупнокалиберных стволов. Она одна, предназначенная для стрельбы по воздушным целям, могла вести более или менее результативный огонь по хорошо защищенному складками горы противнику.
Старик о чем-то спросил Рахимова, тот ответил, а потом обратился к Лехе:
— Товарищ прапорщик, дед говорит, что им с сыном поссать надо!
— Скажи, пускай терпят! Мы их выпустить сейчас не можем. Их наши постреляют, подумают, что нападение с тылу. Тогда им сразу каюк! Мы же с тобой антракта для них не попросим!
— Говорит, не могут терпеть!
— Ох, ет! — Леха покачал головой. — Хрен с ними, дай им каску! Потом выльем! Только свою давай, твоя родня, значит, в твою и ссать! Понял?!
— Понял! А какой из касок моя?! Они две одинаковый!
— Твоя та, которую ты потом мыть будешь! Ясно?!
— Ага!
Леха продолжал смотреть на огненный хаос, овладевший дорогой. Солдаты стреляли, прячась за техникой и перебегая в дыму с места на место. Ему в какой-то момент показалось, что дверь лежавшего на боку «ЗИЛа» немного подпрыгнула.
